41 
— Я надеюсь, ты собираешься довести это дело до конца? — говорит он, и я понимаю, что он говорит не об окне.
Звонит мой мобильник. Я выуживаю его из кармана, но не узнаю номер на экране.
— Алло.
— Мистер Бауэр? Это сержант Макдугалл. Мы с вами сегодня разговаривали.
Я прикрываю телефон рукой и отворачиваюсь, отгораживаюсь от Фрэнсиса спиной.
— Я хотел вам сообщить, что у меня была возможность поговорить с адвокатом из управления рисками в больнице и с судмедэкспертом. Карла Луонго подтверждает вашу историю. Судмедэксперт установил, что ваш сын умер от гипогликемического приступа, что привело к остановке дыхания, а затем и сердца.
— И что это значит?
— Ну, — говорит он, — больница выписала свидетельство о смерти. Вы можете похоронить сына.
Я закрываю глаза и какое-то время даже не могу найти слов.
— Хорошо, — выдавливаю наконец я.
— И еще одно, мистер Бауэр, — добавляет Макдугалл. — Судмедэксперт подтвердил, что на грудной клетке вашего сына имеются кровоподтеки.
Все мое будущее зависает на вздохе между этим его предложением и следующим.
— Есть свидетельства, указывающие на то, что Рут Джефферсон, возможно, виновна в смерти вашего сына. И на то, что этот случай может иметь расовую подоплеку, — говорит Макдугалл. — Я позвоню в офис окружного прокурора.
— Спасибо, — отвечаю я хрипло и вешаю трубку.
Потом мои колени подгибаются и я тяжело опускаюсь на крыльцо перед развороченным окном. Я чувствую руку Фрэнсиса на своем плече. Несмотря на то что между мной и внешним миром нет никаких преград, дышу я с трудом.
— Мне очень жаль, Терк, — говорит Фрэнсис, неправильно поняв мой ответ.
— Не нужно.
Я вскакиваю и бегу в темную спальню, где Брит, так и не вышедшая из спячки, лежит под грудой одеял. Я распахиваю занавески, и солнце заливает комнату. Брит поворачивается на спину, морщится, щурится, и я беру ее за руку.
Я не могу вернуть ей нашего ребенка. Но я могу дать ей лучшее из того, что остается.
Справедливость.
Пока я полгода вынашивал планы мести в тюрьме, Йорки не сидел сложа руки. Он примкнул к группе байкеров, называвшейся «Язычники». Ребята эти были все как на подбор здоровые лбы и тоже имели какие-то дела с метамфетаминщиками — во всяком случае, я так решил. И они были рады и счастливы заполучить его в свои ряды, если это могло помочь свалить лидера хартфордского отделения САЭС. Уличная слава — это вам не фунт изюму.
Свой первый день на воле я потратил на поиски парней из своей старой команды, но все они понимали, что должно произойти, и каждый нашел какое-то оправдание, чтобы слиться. «Я ради вас отказался от всего, — сказал я, когда меня бортанули даже те, которые попали в команду последними. — И так вы меня отблагодарили?!»
Но мне меньше всего хотелось, чтобы кто-то решил, будто тюрьма обломала мне зубы. Поэтому той же ночью я отправился в пиццерию, которая раньше служила неофициальной штаб-квартирой моей команды, и стал ждать. Услышав рев десятка подъезжающих мотоциклов, я сбросил куртку, хрустнул костяшками пальцев и вышел в переулок позади ресторана.
Йорки, сукин сын, прятался за каким-то здоровым быком. Серьезно, самый маленький из «язычников» был ростом футов шесть с половиной и весил фунтов триста.
Я, может, был меньше, зато быстрее. И ни один из этих парней не увернулся от ударов моего деда.
Хотел бы я поведать вам, что случилось той ночью, но могу рассказать лишь то, что слышал от других. Я бросился, как какой-то долбаный берсеркер, на самого здорового парня, размахнулся… и мой кулак попал ему прямо в морду, выбив весь передний ряд зубов. Я схватил другого чувака и бросил его, как пушечное ядро, в остальных. Одному байкеру я так заехал ногой по почкам, что он потом, мне говорили, ссал красным целый месяц. Кровь лилась в переулке, как дождь на тротуар.
Сам я знаю одно: мне нечего было терять, кроме своей репутации, а с таким боезапасом можно вести войну. Я не помню ничего из того, что тогда случилось, кроме пробуждения на следующее утро в пиццерии с мешком льда на сломанной руке и запухшим глазом.
Я ничего не помню, но молва об этом случае пошла. Я ничего не помню, но повторю еще раз: я превратился в легенду.
В день, когда я хороню сына, солнце сияет. Ветер дует с запада и кусается. Я стою над крошечным отверстием в земле.
Не знаю, кто организовал похороны. Кто-то должен был позвонить, договориться об участке, сообщить, что будет служба. Думаю, это Фрэнсис, который сейчас стоит в изголовье гроба и читает стих из Священного Писания: «О сем дитяти молилась я, и исполнил мне Господь прошение мое, чего я просила у Него. И я отдаю его Господу на все дни жизни его, служить Господу. И поклонилась там Господу».
41 
