Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
87 
Правда, об этом мы уже говорили.
– Да, она самая, – ответила она.
– А я представлял тебя совсем другой, – произнес он, и в комбинации с его восхищенным взглядом это прозвучало скорее как комплимент.
– И как же? – разумеется, ей было любопытно.
– Ну, скорее похожей на… Гери.
Это заявление имело полный успех, потому что оба ухмыльнулись на мой счет, да еще и очень похоже ухмыльнулись, но это могло броситься в глаза только мне. О’кей, на сегодня довольно. Конец воссоединения семьи, часть первая, подумал я. Мне просто больше не приходило в голову никакой объединяющей темы. К следующему разу мне надо бы подготовиться получше. Я проводил Флорентину к двери.
– Кстати, мы с папой только что решили, что на зимние каникулы полетим на Кубу.
Ей непременно надо было утереть нос Мануэлю.
– На Кубу? Вау. Правда? – спросил он и посмотрел на меня довольно мрачно.
Нет, это было не мрачно, скорее меланхолично или тоскливо – так люди, оставшиеся в аэропорту, смотрят вслед самолетам, которые как раз взлетают и в которых сидят их любимые.
– Да, Куба, есть такой проект, – сказал я, чтобы перевести это в глазах Мануэля на более деловой уровень.
Вот ведь чертов абсурд: сорок лет тебе вообще практически не приходилось быть отцом – и тут тебя рвут на части, чтобы ты был одинаково справедлив к обоим детям.
На прощание Флорентина обняла меня жарче, чем обычно, поблагодарила за душевный массаж и еще шепнула на ухо три слова:
– Малый ничего, хорошенький.
Мама хранит свою тайну
По настоянию Мануэля мы еще раз навестили мою маму, что было мне только кстати. Пусть познакомится с ней поближе, сидя за столом, за линцским тортом и за кофе-меланж с молоком по-венски, прежде чем в игру, возможно, вступит его неродная, приемная бабушка из Брауншвейга с тамошней нижнесаксонской свиной рулькой.
Маме в очередной раз удалось выдать свое одиночество за идиллическое состояние досуга, которое только и дает ей возможность по-настоящему – то есть сверх всякой меры – порадоваться вторжению таких гостей, как мы. По крайней мере, Мануэля едва не постигла смерть от удушения в ее долгих объятиях.
Беседа с мамой всегда радовала, поскольку она никогда не заводила речь о своих прибывающих болезнях, а лишь упоминала только свои остаточные здоровья, что для пожилых людей было абсолютно нетипично. Кстати сказать: характерно уже то, что правописание не знает множественного числа «здоровий», как будто тысячам болезней, от которых человечество страдает изо дня в день и которым медицина что ни день придумывает новые названия, может противостоять одно-единственное здоровье – и где ж ему устоять против такого давления, что, опять же, не делает здоровее общество в целом, если хотите знать мое мнение.
Мама обычно была готова к эпизодическим экскурсам в свое прошлое – всегда позитивно заряженное, – и Мануэль с особой сердечностью ее к этому подтолкнул. Я, разумеется, знал для чего. И вот она наконец в своем путешествии во времени оказалась близка к тому месту, куда он и хотел ее заманить, чтобы учинить блиц-опрос.
– А что у тебя было… ну, скажем, в 1974 году?
– В 1974 году? Я была молода, – сказала она, – но уже замужем. И у меня был Гери. Но в школу он еще не ходил, поскольку был маловат…
– А еще? Что еще было в 1974 году?
– Ну что еще, Мануэль? Мне надо подумать. Почему именно 1974 год? Почему ты спрашиваешь?
Вот к чему приводит нетерпение, теперь ему ничего не оставалось, как выложить карты на стол:
– Потому что этот человек, который тебя знает, ну, тот самый, что прислал дяде Гери имейл, он прислал еще один и просил кое-что передать для тебя.
Он порылся в кармане куртки, выудил листок и зачитал ей вслух соответствующий кусок текста:
«И да, будьте так добры и назовите ей, пожалуйста, всего четыре цифры – в такой последовательности: 1, 9, 7, 4. Большое вам спасибо и сердечный привет, ваш преданный читатель».
– Тысяча девятьсот семьдесят четвертый, – задумчиво пробормотала мама себе под нос и при этом возвела очи к потолку, где, как известно, воспоминания просматриваются отчетливее всего. И когда она начала покачивать головой, а уголки ее губ слегка поползли вверх, тут нам стало ясно, что ее мысли наткнулись на что-то особенное и что она очень хорошо знала, что случилось в 1974 году, или, вернее, кто у нее там случился. Таково было мое спонтанное подозрение.
– Ну? Ты вспомнила? Ты знаешь, кто это? – принялся допрашивать Мануэль.
87 
