Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
14 
Но что меня действительно встревожило: как четырнадцатилетний подросток дошел до такой жизни, чтобы слушать композиции смертной тоски и называть их своей любимой музыкой? Это прямиком вело к мысли, что Мануэль, может быть, втайне совсем несчастный, одинокий парень, безумно страдающий от того, что у него нет отца, а мать без него уехала в Африку. Вместе с тем я заметил, что при таких мыслях мне становится не по себе и что две опустевшие меж тем банки пива никак не могли оказать мне в такой ситуации моральную поддержку.
Я вдруг почувствовал невероятную тоску по женщине, с которой мог бы просто быть вместе и доверительно разговаривать, но никого конкретного, кроме известной стоматологини, я себе при этом не представлял, а для неконкретных женщин поздний воскресный вечер в моем возрасте и при моей консистенции был абсолютно неподходящим.
Итак, я выбрал программу неотложной помощи и позвонил своим приятелям.
– Алло, Йози, как дела… Уже в пижаме? А, понимаю…
– Алло, Арик, если ты сейчас прослушаешь мое сообщение и если у тебя будет настроение, перезвони мне.
– Алло, Франтишек, что ты делаешь? А, понимаю, тогда не буду мешать.
– Алло, Хорсти, ты где? На Хюттельдорферштрассе? В Ребус-баре? Все ясно. – Ребус-бар в Пенцинге хотя и дрянное заведение, но все же не такое безутешное и заброшенное, как Пирамиды на Шпицбергене, подумал я. – О’кей, никуда не двигайся, через полчаса я буду там, – сказал я.
Очень важно, чтобы друзей было много, тогда можно положиться хотя бы на одного из них.
Одна печаль сменяет другую
С такой тяжелой головой, какая была у меня утром в понедельник, я обычно звоню и говорю, что болен, но с тех пор, как в мою жизнь вошло существование Мануэля, об освобождении по болезни не могло быть и речи. Кроме того, мне рано или поздно все равно пришлось бы подниматься на ноги, ведь во второй половине дня мы с ним записались на контроль зуба. Я уповал на то, что мое местное алкогольное обезболивание из предыдущей ночи продержится до того времени.
Про «Эфтеркланг» я с Мануэлем обмолвился лишь парой слов. Я сказал, что нахожу крутым то, что он в его возрасте интересуется электронной музыкой, а не дешевой попсой из чартов.
– Но скажи, неужели тебе не становится грустно от такой музыки?
Мне все-таки захотелось поговорить об этом.
– Почему мне должно быть от нее грустно? – возразил он.
– О’кей, Мануэль, я задам тебе еще один вопрос. И на этот вопрос я не хочу услышать от тебя определенный ответ. Я не хочу сейчас услышать от тебя: почему я должен в принципе быть печальным? Так, теперь ты даже знаешь, о чем я хочу тебя спросить, верно? Итак, о чем я хочу тебя спросить?
Он засмеялся, ему это понравилось.
– Ты хочешь меня спросить, печален ли я в принципе.
– Верно.
– И мне нельзя отвечать: «Почему я должен в принципе быть печальным»? – спросил он.
– Верно.
Теперь ему пришлось надолго задуматься.
– Как ты пришел к мысли, что я могу быть печальным? – спросил он.
Ну да, это уже был кое-какой прогресс.
– К такой мысли я пришел потому, что ты слушаешь печальную музыку, и вообще ты очень спокойный и серьезный, по крайней мере, в моем присутствии.
– А тебе что, мешает, если я грустный? – спросил он.
– Да.
– Почему? – удивился он.
Это был хороший вопрос, на который я не мог дать сыну совершенно честный ответ. Поэтому я попытался дать почти честный:
– Потому что печальные люди печалят меня.
– Да ты и без того печальный человек, – сказал он.
Приговорил меня. И то, как он при этом на меня смотрел, приятно мне не было.
– С чего ты взял? – спросил я.
– Иначе ты не пил бы так много.
Разумеется. Тут снова оказалось, что молодые люди абсолютно недостаточно просвещены насчет значения и действия алкоголя. Все сконцентрировалось на профилактике наркотиков, и про алкоголь больше никто ничего не знал.
– Я пью, потому что алкоголь мне нравится. А раз мне что-то нравится, значит, я не печальный, – сказал я.
Он хотя и кивнул, но не поверил ни одному моему слову. Кроме того, он обладал хорошим интеллектом и был блестящим оратором, так что малыми средствами ему удалось повесить на меня его собственную печаль.
Тогда по моему настоянию мы позвонили его маме в Сомали, где из-за разницы часовых поясов было на два часа позднее. И хотя Мануэль уверял меня, что он чуть ли не каждый вечер переговаривается с ней по телефону, я хотел при этом присутствовать, ведь как-никак я был его послеобеденным опекуном – и кроме того, еще его отцом.
14 
