Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
8 
В отличие от Мориса, Полина не ужасается тому, что стареет. Когда она думает о своем возрасте — когда вспоминает, что ей пятьдесят пять, — то скорее удивляется, чем негодует. Удивляется, что дожила до таких лет. Долгое, наполненное событиями время детства, чехарда юности, затем — неумолимый стремительный поток событий. И вот она здесь, в сегодняшнем дне, который не так уж плох, хотя кое в чем и не слишком хорош. У нее старческие веснушки на руках, и зубы, похоже, не доживут вместе с нею до старости. Либидо уже не то, хотя это, наверное, к лучшему. Однако мир по-прежнему свеж и полон обещаний.
Люку надоели одуванчики. Он бросает мячик, бежит следом, падает, встает, снова бросает мячик — осваивает новое умение. Полина, глядя на него, думает, что есть еще и такой феномен, как время Люка, процесс ускоренных перемен — кажется, будто Люк не привязан к обычному течению календарного года, но движется собственным блуждающим курсом, оставляя за собой стремительную череду Люков: розовый младенец с глазами-пуговками превратился в мини-бульдозер, ползающий по всему дому, и вот уже он топочет по траве за пластмассовым шариком. Люк — на скоростном пути, не синхронизированном с днями Полины или своих родителей.
Набежали облака. Погода снова портится — ясное утро сменил пасмурный день. С холмов ползет серая пелена, зелень полей, деревьев и живых изгородей становится ярче, насыщеннее. Падают первые капли дождя.
Полина берет Люка на руки и уносит в дом.
3
Полина помнит, как впервые увидела Терезу с Люком. Она идет по палате между двумя рядами ног, торчащих из халатов и ночных рубашек. Коричневых ног, черных, розовых. Гектары неприкрытого женского тела, ступней, коленей, грудей, к которым прижаты пушистые младенческие головки. Никакой стыдливости, всё нараспашку, как есть. Это мир, который вращается вокруг женского тела. И еще тут полно народу. Медсестры снуют туда-сюда, у каждой кровати толпятся мужья, друзья, родители, братья и сестры. Везде цветы, где-то откупоривают шампанское. Повсюду едят и пьют, будто это не больница, а муниципальный парк в выходной день.
Ладно, думает Полина, ладно. Она идет по аллее ног, мимо целых семей, мимо мельтешащих отпрысков и партнеров. «Посещение с 15:00 до 18:00, — гласит объявление в лифте. — Партнеры допускаются в любое время». Куда подевались мужья? Вымерли за ненадобностью. Ну и ладно.
Она наконец видит Терезу. Тереза одна. Одна с Люком. Полина подходит и замирает на мгновение, пока дочь ее не заметила. Тереза вне остального мира, она, в полноте переживаемых чувств, заключена в воздушном пузыре счастья. Она смотрит на Люка и не видит больше никого. А Люк, надо думать, не видит никого, кроме матери, — это его первое и главное открытие в жизни.
Теперь она знает, думает Полина. Вчера еще не знала, а сегодня знает все.
Она подходит к кровати. Говорит:
— Привет. Вот, значит, мы какие.
Они любуются Люком. Изучают его дюйм за дюймом: глаза, нос, рот, волосики, пальчики на руках и на ногах. Упиваются им.
— Как это было? — спрашивает Полина.
— Ужасно. Страшно. И потрясающе. Все сразу. Ты знаешь.
— Да, — с чувством отвечает Полина. — Знаю.
Конечно, она знает. Такое остается с тобой на всю жизнь.
Боль пронзает ее насквозь. Стискивает так, что из горла вырывается крик, потом отпускает. И снова, и снова, и снова. Она спрашивает, который час. Начало четвертого. Ночь, которая длится бесконечно.
Она одна с акушеркой в тесной спальне. Гарри в соседней комнате. Он иногда заглядывает в дверь, лицо встревоженное. Акушерка говорит, все хорошо, и гонит его прочь. Она на год старше Полины — они выяснили это, пока еще можно было беседовать. Теперь не до разговоров. Полина по лицу акушерки видит: что-то идет не так. Акушерка позвонила доктору. Боль и страх сливаются в одну ревущую черноту.
Она говорит акушерке, что не хочет умирать.
— Все будет хорошо, — отвечает та. В голосе не слышно уверенности.
Дальнейшее спрессовано в череду ощущений и образов. Ее тащат на носилках. Вой сирены «скорой помощи». Это происходит со мной, думает Полина. Со мной, не с кем-то другим. Она глядит в белый потолок, с которого свисает яркая лампа под зеленым колпаком. Сверху смотрят лица — бесстрастные, сосредоточенные. Люди подходят и отходят, слышны их шаги по линолеуму.
Она лежит все на том же столе, обессиленная, и по-прежнему смотрит в потолок. Люди ушли. Рядом каталка, на которую положили ребенка. Полина видит его личико и темные волосики на голове. Его? Ее, девочки. Она пытается думать о ребенке, о своей дочери, но от слабости ничего не выходит. Что-то неправильно. Полина как будто плывет. Она видит помещение: белый потолок, лампу под зеленым колпаком, спину медсестры, которая что-то моет в раковине, младенца на каталке, — однако не может ни думать, ни говорить. Понятно, что это неправильно, что надо позвать медсестру, она хочет открыть рот — не получается, поэтому просто лежит, уплывая все дальше и дальше.
8 
