Глава 2

Пол в замке Фалез был усыпан тростником, а стены – увешаны гобеленами; в обеденный час в нем расставляли разборные столы на козлах, со скамьями и табуретками, на которых и рассаживался двор. Только герцогу подавали кресло с изогнутыми подлокотниками и высокой спинкой; у каждого из его благородных соратников табуретка была своя, а вот рыцари с оруженосцами теснились на скамьях за столами, тянувшимися вдоль всей залы. В центре ее горел огонь, окруженный горой пепла, подле которого вытянулась пара огромных алаунтов^[7], сонно щурившихся в багровых жарких отсветах пламени. Прочие псы вольно бродили меж ножек столов, ожидая подачек в виде кусков мяса и устраивая шумные драки из-за костей, которые швыряли им хозяева.

Раулю, по прошествии трех месяцев так и не привыкшему к жизни при дворе, зала казалась исполинской. Гобелены не давали разгуляться сквознякам, и внутри было душно; пахло собаками, дымом и жареным мясом. С одной стороны, на возвышении, за столом сидел герцог. В перерывах между сменой блюд его менестрели играли и пели, а шут Гале дурачился да рассказывал непристойные байки, от которых бароны, окружавшие герцога, покатывались с хохоту. Сам Вильгельм тоже иногда улыбался, а однажды метнул на шута быстрый и грозный взгляд, когда тот проехался по поводу целомудрия нового короля Англии. Два года тому им стал Эдуард, сын Этельреда, до того гостивший в Нормандии и бывший другом молодого герцога. Но в остальном все свое внимание герцог уделял соколу, которого пересадил с жердочки позади кресла себе на запястье. Птица, впивавшаяся когтями ему в руку, когда он дразнил ее, казалась сильной и свирепой, у нее были яркие и жестокие глаза, горевшие над изогнутым клювом.

– Редкой у вас породы сокол, монсеньор, – сказал Хью де Гурней. – Говорят, он никогда не промахивается.

Вильгельм погладил пальцем перья сокола.

– Никогда, – подтвердил он, не поворачивая головы.

Заливистый рев труб в другом конце залы возвестил о появлении головы вепря, того самого, что герцог собственноручно заколол в лесу Гуфферс. Голову зверя внесли на огромном серебряном блюде и подали к той части стола, где сидел Вильгельм. Один из управляющих принялся разделывать ее, а слуги с ломтями на длинных вертелах разбежались вдоль стола, предлагая мясо гостям герцога.

В дальнем конце залы, где сидели гости попроще, стоял громкий гул голосов. Разговор вертелся вокруг предполагаемого визита герцога в Котантен. Он намеревался отправиться в Валонь^[8], дабы поохотиться на медведей в тамошних лесах, и собирался взять с собой лишь небольшой эскорт, поскольку предоставленные ему покои не вместили бы даже столь жалкий двор, как тот, что герцог держал в Фалезе.

С ним должны были поехать несколько его баронов и личная охрана из рыцарей с дружинниками под командой Гримбо дю Плесси, смуглого угрюмого мужчины с губой, рассеченной шрамом, который он получил в одном из прошлых сражений. Гримбо входил в ближний круг герцога и сейчас сидел рядом с Раулем за столом у двери. Насколько знал юноша, сопровождать герцога должны были всего два лорда: Хэмфри де Боэн, чьи земли лежали на самой границе Котантена, и Ги, младший сын Бургундской династии, сидевший по правую руку от герцога.

Ги был немногим старше Вильгельма, которому приходился кузеном, однако рос и воспитывался вместе с ним во дворце Водрей. Он был привлекательным молодым человеком, но при этом слишком уж гордился своей красотой. Его длинные ресницы представлялись Раулю чересчур женственными, а улыбка – чрезмерно приторной и слащавой. Он был элегантен до утонченности и ленив до апатичности, но между тем старался располагать к себе людей. Рауль же предпочитал более сурового и не столь обходительного принца, несмотря на то что заручиться его расположением было не так-то легко. Юноша перевел взгляд с Ги на лицо герцога, восхищаясь молодым человеком, которому принес клятву верности.

Хотя он служил ему вот уже три месяца, лично иметь дело с герцогом юноше еще не доводилось и он знал о нем не более того, что известно всему остальному миру. По глазам Вильгельма решительно невозможно было прочесть, о чем он думает. Широко расставленные, они очень походили на глаза сокола, которого он ласкал, разве что иногда казались до черноты темными. В них таился огонь, как если бы они наблюдали за окружающим миром даже тогда, когда герцог думал о чем-то своем. Взгляд их был прямым и нередко приводил в замешательство. Рауль иногда думал, будто герцог своим пронзительным взором способен прочесть самые сокровенные мысли любого своего собеседника.

  12