Последние отзывы

  25  

И поэтому без всяких церемоний Кельвин спросил:

— Что вас так расстроило, Серафина?

Несколько секунд она молчала, потом ответила:

— Вы не сказали мне, что когда-нибудь станете… герцогом!

Он был искренне удивлен.

— Я думал, вам сказал об этом ваш отец.

— Мне никто этого не говорил, — ответила Серафина.

— Откуда же вы сейчас узнали?

— Одна моя… знакомая спросила меня, не хочу ли я полистать ее журнал. А когда я стала рассматривать фотографии об открытии парламента, сказала: «Должно быть, вам приятно думать, миссис Уорд, что в один прекрасный день и вы займете место среди этих прекрасных дам, супругов пэров». А когда я с недоумением взглянула на нее, пояснила: «Я имею в виду, естественно, когда ваш муж станет герцогом Уксбриджским».

Опустившись на стул напротив Серафины, Кельвин спросил:

— Но почему это обстоятельство так вас беспокоит?

— Я… я не знаю… как себя вести, если буду… герцогиней, — ответила Серафина. — Когда вы станете герцогом, значит, будете… важной персоной и мне придется… принимать гостей. А как их… принимают? Да к тому же… я слишком маленькая… чтобы носить… тиару.

— Но в день свадьбы вы же носили, — напомнил он ей.

— Меня папа… заставил. Я чувствовала себя в ней… ужасно неловко. Она была такая… большая и довольно… вульгарная.

Он был того же мнения и, улыбнувшись, сказал:

— Ну хорошо. Когда вы станете герцогиней, с тиарой поступим следующим образом: найдем вам маленькую, и дело с концом!

— Вы смеетесь надо мной! — воскликнула Серафина.

— Я не могу позволить вам расстраиваться из-за того, что, может быть, случится еще лет через пятнадцать или того больше, — заметил он. — Кроме того, не все герцоги выставляют свою личную жизнь напоказ. Мой дядя, например, никогда этим не занимается.

— А почему? — поинтересовалась Серафина.

— Потому что такого скряги свет белый не видывал. Он скорее удавится, чем потратит деньги на тиару!

— Скряги? — переспросила Серафина.

— Он трясется над каждым пенсом. А когда мне понадобились деньги на покупку кораблей в Бомбее, он и не подумал их мне одолжить.

— Он отказал вам?

— Да, он мне отказал, точно так же, как не пожелал помочь моей маме, когда она умирала. Чтобы спасти ее, нужно было сделать сложную операцию.

Несколько секунд Кельвин Уорд молчал, потом добавил:

— Другого такого отвратительного человека на свете не существует. В Англии его все ненавидят. Никто о нем доброго слова не скажет.

В голосе его прозвучали горечь и ненависть, не укрывшиеся от Серафины. Немного помолчав, она ласково сказала:

— Вы не должны позволять другим людям поступать с вами так же, как это делали ваш дядя и мой отец.

Он вопросительно глянул на нее, и она продолжала:

— Мама всегда говорила, что физические страдания не идут ни в какое сравнение со страданиями душевными. Они оставляют раны в наших сердцах.

— Вы считаете, что ваш отец и мой дядя приносят мне и сейчас душевные муки?

— Ненависть оборачивается в конечном счете против нас самих, — заметила Серафина. — Когда вы кого-то ненавидите, чувство ненависти отравляет… вашу душу.

Кельвин в изумлении уставился на нее, и Серафина, смутившись, проговорила:

— Пожалуйста, поймите… я вовсе не хочу читать вам… нотацию, но вы же сами сказали… что я могу… делиться с вами… своими мыслями.

— Ваши мысли дня меня представляют большую ценность. Мне необходимо их слышать и понимать, — проговорил он. — Вы, Серафина, полны сюрпризов.

— По-моему, вашему дяде, так же как и моему папе, требуется какой-то объект для любви, вот он и любит деньги. Мне говорили, что для скряги сэкономить шиллинг все равно что альпинисту подняться на самую высокую вершину… а еще кому-то завоевать сердце женщины, которую он любит.

— Ну и задали вы мне задачу! — воскликнул он. — Спасибо вам, Серафина. Теперь мне нужно искоренить в себе ненависть. Думаю, вы мне в этом поможете.

— Равно как и вы… поможете мне… преодолеть страх.

— А вы простили меня за вчерашнее, когда я выплеснул на вас гнев, предназначенный для вашего отца?

— Мне… не за что… вас прощать, — ответила Серафина. — Глупо было… с моей стороны… так расстраиваться.

— А я думаю, есть за что, — возразил он. — Мне очень стыдно за свое поведение.

И, улыбнувшись, добавил:

  25