Последние отзывы

  164  

Но и у Маргарет она наткнулась на запертую дверь, хотя в доме явно кто-то был – изнутри слышались шорохи и скрип половиц. Лиллибет долго стучала, плакала и звала Маргарет, и та в конце концов сжалилась. Правда, замка она так и не открыла и разговаривала с Лили сквозь дверь.

– Я не могу впустить тебя, – сказала Маргарет. – Ты же знаешь, избегание есть избегание. Тебе придется уйти.

– Это старейшины меня изгнали? Или только папа?.. – спросила Лили, снова заливаясь слезами.

– Я не знаю, но… Генрик подумал, что ты придешь ко мне, и запретил тебя впускать. Он не примет тебя обратно, Лили. Не сейчас, а может, и вообще никогда. Уезжай. Возвращайся в Нью-Йорк. Деньги у тебя есть, ты не пропадешь. Здесь тебе оставаться нельзя.

– О боже!.. – в отчаянии воскликнула Лиллибет. – Что мне делать?! Папа не мог!.. Он не мог!..

– Мог и сделал. Об избегании знает вся община, и никто из наших тебе не поможет. А теперь уходи… Уходи, пожалуйста. – И она тоже заплакала. – Я люблю тебя, Лили. Прощай, – добавила Маргарет, потом за дверью послышались удаляющиеся шаги, и Лиллибет осталась одна на крыльце чужого дома. Что ей теперь делать – она понятия не имела. Отец… Ей и в голову не приходило, что он может так поступить, но факт оставался фактом: Генрик выгнал ее из дома и добился того, что теперь никто из членов общины не станет ей помогать, чтобы самому не оказаться в таком же положении.

Как же быть?..

Взяв в руку чемодан, Лили повернулась и, спотыкаясь на каждом шагу, побрела прочь. Ей была знакома только одна дорога, ведущая из деревни, – дорога на сыроварню, по ней она и отправилась. Чемодан был неудобным и тяжелым, нещадно бил по ногам, и по пути Лили несколько раз садилась на обочине, чтобы отдохнуть и поплакать как следует. Успокоиться она никак не могла, голова плыла, на сердце лежала свинцовая тяжесть. Папа, милый папа!.. Как он мог? Неужели «Орднунг» ему действительно дороже дочери? Или все дело в том, что, без спросу отправившись в Нью-Йорк, она бросила вызов его самолюбию и этого старик уже не смог стерпеть? Как бы там ни было, теперь она – изгнанница, и деваться ей совершенно некуда. Даже если она вернется в Нью-Йорк, к Роберту, что она там будет делать? Работать у него в издательстве? Но кем? Уборщицей? Ведь чтобы быть редактором, нужна, наверное, специальная подготовка…

Уже совсем стемнело, когда Лили добралась наконец до сыроварни. Ночью там не было даже сторожа, зато у себя в кармане Лиллибет нашла несколько монеток. Она знала, где стоит телефон-автомат, но в таком состоянии Роберту звонить не хотела, как не хотела признаваться, насколько черствым и жестоким оказался ее отец. Случилось то, чего она больше всего боялась, и теперь Лиллибет чувствовала себя растерянной и подавленной. Нет, решила она, Роберт не должен ни видеть, ни даже слышать ее, когда она в таком состоянии. Для начала ей необходимо успокоиться, взять себя в руки; только потом она сможет позвонить Бобу и рассказать, что произошло.

Мысленно попросив маму о помощи, Лиллибет вошла в телефонную будку и набрала номер, который оставил ей водитель лимузина.

Долго ждать не пришлось. Водитель взял трубку почти сразу, и Лили попросила его вернуться за ней как можно скорее. Тот ответил, что «скорее» не получится, поскольку он уже находится у выезда на Нью-джерсийское шоссе и на обратный путь ему понадобится часа полтора, но Лили согласилась – другого выхода у нее все равно не было.

Дожидаясь лимузина, Лили примостилась на той самой скамеечке, где сидела с Бобом и где еще раньше нашла книгу с адресом его издательства. Каким все казалось правильным тогда, как она радовалась, что все складывается столь удачно, – и к чему это привело? Что же ей делать? Попытаться устроиться в Нью-Йорке? Нет, не подходит. Она хотела жить здесь, в родной деревне, среди аманитов, среди своих.

Но кто для нее теперь «свои»? Она помнила, как больно резанули по сердцу слова Маргарет – «никто из наших тебе не поможет». Значит, теперь она такая же чужая, как Роберт, как прочие «англичане». Может, ее и от церкви отлучили и она больше не аманитка?.. Как мог папа так с ней поступить?!

Потом Лили подумала о матери. Если бы Ревекка была жива, ничего бы не случилось. Мама не позволила бы Генрику проклясть ее и выгнать из дома. Именно после смерти жены Генрик стал суровее, непреклоннее, черствее… а может, это просто возраст дает о себе знать.

  164