Последние отзывы

  40  

— Свободным мне не стать никогда, — трагическим голосом произнес герцог. — Да и потом, есть ведь и финансовый вопрос, если вы понимаете, о чем я. Не могу же я взять и пойти работать.

— Почему нет?

— Чем же, по-вашему, мне следует заняться? Встать за прилавок в мужском отделе «Хэрродс»? Открыть галантерейный магазин? Сделаться лакеем, как наш юный друг? — Он показал на Пьеро и засмеялся.

— И то, и другое, и третье — достойные, честные профессии, — тихо отозвался Фюрер. — Хотя, возможно, и не достойные бывшего короля. Но, вероятно, имеются другие… варианты? — Герцог качал головой, как будто не слыша вопроса, и Фюрер улыбнулся: — Вы когда-нибудь жалели о своем решении отречься от трона?

— Ни секунды, — ответил герцог, и даже Пьеро почувствовал в его голосе фальшь. — Я не мог нормально выполнять свои обязанности, понимаете ли, без помощи и поддержки женщины, которую я люблю. Так и сказал в своей прощальной речи. Но ей ни за что не дали бы стать королевой, нет-нет.

— И вы полагаете, что от вас избавились по одной только этой причине? — спросил Фюрер.

— А вы полагаете иначе?

— Я думаю, они вас боялись, — сказал Фюрер. — Точно так же, как сейчас боятся меня. Им известно ваше мнение относительно связи между нашими странами, о том, насколько она должна быть тесна. А как же иначе? Ваша бабушка, королева Виктория, приходилась бабушкой и нашему последнему кайзеру. А ваш дедушка, принц Альберт, родом из Кобурга. Наши страны тесно переплетены. Мы напоминаем два больших дуба, растущих очень близко. У нас одна корневая система. Срубите один дуб — и пострадает другой. Ухаживайте за одним — и укрепятся оба.

Герцог, поразмыслив, ответил:

— Да, в этом, пожалуй, что-то есть.

— Вас лишили права, данного вам по факту рождения, — продолжал Фюрер, гневно повышая голос. — Как вы это терпите?

— А что парнишке остается? — сказал герцог. — Дело сделано, назад не воротишь.

— Как знать, что нам уготовано в будущем.

— Что вы имеете в виду?

— В Германии скоро все изменится. Мы снова становимся сильной державой. Стараемся занять подобающее место в мире. И Англию, думаю, также ждут перемены. Вы, насколько я вижу, человек, мыслящий масштабно. Вам не кажется, что вы с герцогиней принесете куда больше пользы своей стране, если станете королем и королевой?

Герцог прикусил губу и нахмурился.

— Невозможно, — после паузы пробормотал он. — Я упустил свой шанс.

— Все возможно. Посмотрите на меня: лидер единой Германии, а я ведь из низов. Мой отец был сапожник.

— А мой — король.

— А мой — солдат, — сказал Пьеро из угла. Слова вылетели изо рта сами собой, внезапно, и оба мужчины воззрились на него в изумлении, так, словно начисто забыли о его присутствии. Во взгляде Фюрера было столько ярости, что у мальчика в животе странно екнуло, и он испугался, что его сейчас вырвет.

— Повторяю, все на свете возможно, — продолжал Фюрер через мгновение, снова повернувшись к герцогу. — Так что, при удачном стечении обстоятельств вы вернулись бы на трон?

Герцог нервно завертел головой, кусая ногти, потом внимательно осмотрел каждый и вытер руку о штанину.

— Что же. Конечно. Человек не должен забывать о своих обязанностях, — залепетал он. — И прежде всего он обязан думать о благе своей страны. И служить ей, чем только может… как только должен… должен…

Он с надеждой поднял глаза, как щенок, который просится на руки к доброму хозяину, и Фюрер улыбнулся.

— Думаю, мы друг друга прекрасно поняли, Дэвид, — сказал он. — Вы ведь не возражаете, если я буду называть вас Дэвид, нет?

— Эээ…, видите ли, дело в том, что меня никто так не называет. Только Уоллис. И еще родные. Хотя они, правду говоря, в данный момент никак меня не называют. Я не получаю от них известий. Телефонирую Берти по четыре-пять раз на дню, а он не желает отвечать.

Фюрер выставил перед собой ладони:

— Простите меня. Лучше нам и дальше соблюдать формальности, ваше королевское высочество. Или, может быть, в один прекрасный день — снова ваше королевское величество, а?

Пьеро очнулся с трудом; казалось, он проспал всего только пару часов. Глаза не желали открываться, но он понял, что в комнате темно и что в темноте кто-то дышит. Человек стоял над его кроватью и смотрел, как он спит. Пьеро узнал: это был Фюрер, Адольф Гитлер. Сердце от страха оборвалось. Пьеро хотел сесть и отсалютовать, но его грубо швырнули обратно в постель. Никогда раньше он не видел на лице хозяина такого свирепого выражения — страшнее даже, чем в ту минуту, когда Пьеро встрял в беседу с герцогом.

  40