80 
– У нас все в порядке, – добавляю я.
Серенити сквозь зубы произносит:
– Милая, садись в машину.
Полицейский хмурится.
– Прошу прощения!
С громким вздохом я сажусь в «фольксваген».
– Спасибо за беспокойство, – благодарит Серенити, включает левый поворот и вливается в поток машин, который движется со скоростью десять километров в час.
– Если так ехать, пешком я бы добралась быстрее, – бормочу я.
Я роюсь в хламе, лежащем в ее машине: резинки для волос, обертки от жвачки, чеки из закусочной «Данкин доунатс». Объявление о продаже ткани фирмы «Джо-Энн», хотя, насколько я знаю, Серенити рукоделием не занимается. Половина овсяного батончика. Шестнадцать центов и долларовая банкнота.
Я рассеянно беру доллар и начинаю складывать из него слона.
Серенити наблюдает, как я складываю, придавливаю и переворачиваю бумагу.
– Где ты этому научилась?
– Мама научила.
– Ты что, семи пядей во лбу?
– Она научила меня в свое отсутствие. – Я смотрю на Серенити. – Вы удивитесь, узнав, сколь многому можно научиться у человека, который обманул твои надежды.
– Как твой синяк? – спрашивает Серенити.
Это идеальный повод сменить тему. Я едва сдерживаю смех.
– Болит.
Я беру законченного слоненка и ставлю его на приборную панель рядом с радиоприемником. Потом откидываюсь на сиденье, вытягиваю ноги. У Серенити руль обмотан чем-то синим и пушистым и напоминает чудище, с зеркала заднего вида свисает вычурный крест. Кажется, нет двух более несовместимых вещей, и я думаю: неужели человек может так крепко держаться за убеждения, которые на первый взгляд кажутся взаимоисключающими?
Неужели отец с матерью оба виноваты в том, что случилось десять лет назад?
Неужели мама оставила меня, но до сих пор продолжает любить?
Я смотрю на Серенити, на ее пронзительно розовые волосы, на слишком узкий леопардовый жакет, в котором она похожа на сосиску. Она напевает песню Ники Миная, но перевирает слова, и даже радио выключено. Над такими, как она, легко смеяться, но мне нравится, что она не извиняется за себя: даже когда ругается в моем присутствии, даже когда люди в лифте таращатся на ее макияж (который я бы назвала «гейша-клоун») и даже тогда – и это попрошу отметить! – когда она совершила колоссальную ошибку, которая стоила ей карьеры. Может быть, она и не очень счастлива, но обязательно будет. О себе я такого сказать не могу.
– Можно вопрос? – спрашиваю я.
– Конечно, милая.
– В чем смысл жизни?
– Господи, девочка! Это не вопрос, это философия. А вопрос вот какой: «Эй, Серенити, не могли бы мы заехать в «Макдоналдс»?»
Я так просто не сдамся. Человек, который постоянно общается с духами, не может просто болтать о погоде и бейсболе.
– Неужели вы никогда не спрашивали?
Она вздыхает.
– Дезмон и Люсинда, мои духи-проводники, говорили, что Вселенная хочет от нас только две вещи: чтобы мы намеренно не причиняли вреда ни себе, ни другому и были счастливы. Они уверяли, что люди все намеренно усложняют. Я считала, что они кормят меня сказочкой, – я хочу сказать, что должно же быть что-то еще. Но даже если есть, наверное, мне пока еще рано это знать.
– А если смысл моей жизни в том, чтобы узнать, что случилось с ней? – спрашиваю я. – Если это единственное, что может сделать меня счастливой?
– Ты в этом уверена?
Я не хочу отвечать, поэтому включаю радио. Мы уже подъезжаем к окрестностям городка, Серенити высаживает меня в том месте, где я оставила велосипед.
– Дженна, хочешь есть? Сейчас возьмем что-нибудь в китайском ресторанчике.
– Спасибо, нет, – отвечаю я. – Меня бабушка ждет.
Я жду, пока Серенити уедет, чтобы она не видела, что я иду не домой.
Полчаса уходит на то, чтобы доехать на велосипеде до заповедника, и еще двадцать – чтобы пробраться через заросли к месту, где растут лиловые грибы. У меня дергается щека, когда я ложусь в густую траву и прислушиваюсь к пению ветра в ветвях над головой. Сейчас подходящее время – на стыке дня и ночи.
На какое-то время я уснула. Когда я просыпаюсь, уже темно, а на велосипеде нет фары, и, скорее всего, мне влетит за то, что я не явилась к ужину. Но это стоит того, потому что мне приснилась мама.
Во сне я была еще маленькой, ходила в садик. Мама настояла на том, чтобы я ходила туда, потому что считала неправильным, что трехлетий ребенок общается только со взрослыми учеными и стадом слонов. Мы с группой ходили в заповедник познакомиться с Морой, и после экскурсии дети нарисовали животных странной формы. Эти рисунки привели воспитателей в восторг, хотя имели весьма отдаленное сходство с оригиналом: «Какая красота! Какой творческий подход – нарисовать два хобота! Отлично!» Мой рисунок был не только точным, но и очень подробным: я нарисовала углубление в ухе Моры, как делала мама, когда рисовала слонов, и курчавые волосы на хвосте, хотя остальные дети в группе даже не заметили, что они там есть. Я точно знала, сколько ногтей на каждой ноге у слонихи (три на задней и четыре на передней). Мои воспитательницы, мисс Кейт и мисс Харриет, сказали, что я маленький Одюбон[24], но тогда я понятия не имела, кто это такой.
80 
