Последние отзывы

  29  

Матиас засмеялся и выполнил требуемое. Энн мягко прикоснулась губами к щеке Реннера и невольно закрыла глаза. Продлить бы это мгновение… Но неприлично так виснуть на мужчине, тем более женатом. Интересно, его супруга будет на премьере? За все время знакомства Матиас ни разу о ней не упомянул.

Энн осторожно отстранилась. Матиас смотрел на нее немного странно.

— Все в порядке? — на всякий случай осведомилась девушка.

— Теперь да, — усмехнулся Реннер, потом снова бросил взгляд на часы, развел руками — дескать, деваться некуда, придется идти, — и поспешно покинул помещение. Кажется, слишком поспешно. Не успела Энн задуматься над странностями поведения звезды мюзикла, как на пороге появилась Лизбет.

— Вы с Матиасом не поссорились? — озабоченно спросила она. — Он вылетел отсюда как ошпаренный.

— Он опаздывает. — Энн невольно приложила руку к губам. — Лизбет, а если новенький в труппе целует кого-то из старого состава на счастье, это и вправду хорошая примета?

— Примета? — удивилась Лизбет. — Никогда о такой не слышала. Но, наверное, хорошая… Подай мне, пожалуйста, костюм Мартини.

Матиас сидел перед зеркалом в гримерной и ничего не делал. Руки расслабленно лежали на подлокотниках кресла, глаза были полузакрыты. Последние минуты перед спектаклем. Он всегда просил всех оставить его в покое на несколько минут, и его просьбу уважали. Он должен сосредоточиться, вжиться в образ, перестать быть собой и стать тем, кого ему предстоит петь. Перенестись в другую эпоху, в иное время, и провести за собой в эту историю множество людей. Сегодня он будет петь как никогда раньше. Так он всегда говорил себе перед спектаклем. Сегодня он будет петь для Энн.

Матиас не отдавал себе в том отчета, но то, что Энн будет смотреть на него из первого ряда, заставляло сосредоточиться, помогало ему. Англичанка и не подозревает, что своим невинным поцелуем в щеку вызвала у настроенного на премьеру Матиаса бурю противоречивых эмоций — но это оказалось к лучшему. Овод — человек, терзаемый страстями, он любит и ненавидит одновременно, но любит неизмеримо больше и сам себя казнит за эту любовь. Матиас никогда не пел для Ирмы, потому что она ни разу не была на его спектаклях. Ирма любила повторять, что Матиас ценен ей как человек, а не как популярный исполнитель, однако Реннер не отделял себя от своей работы — а Ирма желала, чтобы отделял. Она не слышала музыки, которая постоянно в нем звучала. Может быть, именно поэтому у них все так сложилось. Ирма не виновата, виноват он.

Впрочем, не стоит сейчас думать о ней. Мужчина открыл глаза и посмотрел на свое загримированное лицо в зеркале. Матиас Реннер исчезал, уходил, и появлялся другой человек: сначала — наивный юноша Артур, и затем — жесткий, непримиримый Овод.

Матиас пружинисто встал и пошел на сцену.

Энн пробралась на свое место, когда в зале уже погасили свет и раздались первые аккорды увертюры. Флора, добрая душа, проводила девушку к первому ряду и ретировалась к дверям — наблюдать за порядком в зале. Видеосъемка и фотосъемка были официально запрещены, только у противоположной стены стоял фотограф, которому предстояло сделать несколько снимков с премьеры для официального сайта. Энн слышала уже весь мюзикл полностью, видела часть костюмированного прогона, но все это тогда было будто ненастоящее — репетиция, она и есть репетиция, в зале присутствовали только свои. Теперь же зал был полон людей, которые затаили дыхание, ожидая, когда раздвинется занавес, и девушка переживала — как они воспримут мюзикл, понравится ли им? По правую руку от Энн сидел Вольф Малер, рядом с ним — Эдмунд Фриз, композитор, но девушка лишь едва отметила их присутствие и тут же забыла о них. Занавес разошелся в стороны с мягким шорохом, открыв взорам зрителей монастырский сад в Пизе. Журчал настоящий фонтан, а на краю фонтана сидели Матиас и Альберт — Артур-Овод и Монтанелли…

С этого момента Энн словно провалилась в иную реальность. Музыка, голоса, действие заполняли ее всю до краев. На заключительном спектакле «Робин Гуда» было совсем не то — там она увидела Кершнера и влюбилась в него, это отвлекало; сама же история была легкой, как шампанское. Этот же глубоко трагический мюзикл сбивал дыхание, заставлял слезы наворачиваться на глаза. И чем дальше, тем больше приковывал к себе внимание Матиас. Его партии первого акта шли по нарастающей: от наивного мальчика, верящего в то, что весь белый свет хорош, — до студента в застенках полиции; от человека, уверенного в тех, кого он любил, — до презирающего и их, и самого Бога.

  29