Глава 46

Арена

Зверинец пустел.

Ушла и не вернулась рысь. И гиена исчезла, только оглянулась напоследок, и в желтых глазах ее я увидела тоску. Звери тоже испытывали страх. Даже псы, смирившись с тем, что не выйдет до меня дотянуться, легли и теперь не лаяли – скулили, прижавшись друг к другу. И лишь мой старый знакомец, медведь, по-прежнему сидел возле клетки.

Ждал.

Его не стало утром третьего дня. И я поняла, что скоро наступит мой черед.

Боялась ли? Да, пожалуй. Я ведь все-таки достаточно живая, чтобы чувствовать боль. И умирать не хочется. И верить моей ядовитой сестрице.

Надеялась ли я на спасение?

Да, конечно. Сидела, вслушивалась в звуки, вбирая запахи, пытаясь среди всех чужих выявить один, который принадлежит Янгару.

Было ли все зря?

– Хий-с-си, – зашелестела солома, и дальняя дверь, за которой начиналась арена, приоткрылась, пропуская знакомого уже старика с посохом. – Хий-с-си.

– Здравствуй, – сказала я ему, одергивая шкуру. В последнее время я как-то особенно остро стала ощущать собственную наготу.

– Хийси умрет. – Брухва остановился возле клетки. – Скоро.

– Спасибо, что предупредил.

Он тихо засмеялся и, когда псы встрепенулись и зарычали, приложил палец к губам:

– Возможно, хийси умрет.

Костлявые пальцы поглаживали посох.

– Я пришел сказать, что появились новые дороги для хийси. Только… – Он наклонился к самой клетке. – Смотреть надо. Очень хорошо надо смотреть.

– Куда?

– Не куда. На кого.

– И на кого же?

Старик покачал головой.

– Много вопросов. Много слов. Слова меняют дороги.

Он повернулся ко мне спиной, но все же не ушел. Прикосновение к моей руке было легким, случайным. И мир привычно уже кувыркнулся, распадаясь на сотни путей.

…Вновь белый песок под ногами.

Яркий такой. Горячий. Солнце что-то расщедрилось и глаза слепит. Я моргаю часто, до слез и в этом стеклянном плывущем мире вновь вижу решетку.

Людей.

И белые стены дворца. Балкон, с которого свисают стяги. Ветер колышет полотнища, заставляя золотых оленей скакать. А выше стягов – люди.

Пиркко в золотой короне, за правым ее плечом – мой муж. И она, поворачиваясь к нему, что-то говорит, смеется. И ветер робко касается черных прядей.

Черное на черном.

– Хийси, смотри. – Голос брухвы пробивается сквозь боль.

Я ведь не живая. И сердце почти остановилось уже. Так почему же оно ноет? Не хочу их видеть.

– Смотри! – шипит брухва.

Смотрю.

Белое лицо Пиркко. И красные губы, которые кривятся. Рука касается руки, а кожа Янгара по-прежнему смугла, и потому пальцы моей сестры на его запястье неестественно бледны. Он наклоняется к ней и… Что-то неправильное есть в этом его движении.

– Смотри…

Она что-то говорит, а Янгар слушает. Выражение лица такое… задумчивое? Пиркко указывает вниз. На меня? Янгар поворачивается. Он иначе двигался, быстро и плавно, как та рысь, которой не стало вчера. Сейчас же он резок и в то же время медлителен, словно прорывается сквозь сон. И чернота в глазах погасла, будто на бездну набросили полог.

Янгар идет ко мне.

Не торопится.

Солнце ластится к булатному клинку в его руке, пляшут в воздухе былинки. И ветер вдруг доносит запах гнили с балкона. Моя сестрица подается вперед, упираясь ладонями в перила. Рот приоткрыт, глаза сияют, а грудь вздымается часто. Она… то, чем она стала.

  138