Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
36 
– Берта, оставь нас, – приказал Максимилиан. Берта недовольно поджала губы, но вышла, ворча себе под нос, что это мужчинам, а не ей нечего делать на кухне.
– Мне нельзя оставаться, – продолжал Жюстин. – Чтобы вытащить Селию из этого пекла, я убил брата Легара. Я бы и Доминика порешил, представься случай. Но теперь Легар не успокоится, пока не получит мою голову. Я должен первым добраться до него. Я и так поставил вас всех под удар, появившись здесь.
– Я могу защитить свою семью, – сурово сказал Максимилиан. – В том числе и тебя.
Жюстин хохотнул и покачал головой:
– Даже если ты справишься с Легаром, то с властями, которые охотятся за мной, тебе не сладить. Если они узнают, что я здесь, не пройдет и недели, как я буду болтаться на виселице. Слишком многие догадываются, кто я на самом деле. К тому же мне приписывают преступления, которых я не совершал. Даже твоя хваленая дружба с губернатором не остановит моей казни без суда и следствия.
Максимилиан выругался в бессильном гневе:
– Почему, черт побери, ты выбрал для себя такую жизнь?
– Со дня моего рождения все были убеждены, что я пропащая душа. Я просто обязан был подтвердить это.
– Упрямый осел, – тихо сказал Максимилиан. – Признаю, я совершил ошибку. Ошибку, за которую теперь приходится расплачиваться тебе. Расплачиваться за отцовские грехи… Но ведь даже сейчас еще не поздно. Позволь мне помочь тебе. Ты недооцениваешь меня, сын мой. Я понимаю больше, чем ты думаешь.
Сердце Жюстина болезненно сжалось. Давно уже его жизнь зависела от умения подавлять в себе всякое проявление добрых чувств. Он не мог ничего принять ни от отца, ни от кого-нибудь другого. Ему никто не был нужен.
– Прощай, отец, – сказал он, стараясь не встречаться взглядом с Максимилианом.
– Жюстин, подожди…
– Да хранит тебя Бог. – С этими словами он выскользнул за дверь и направился к ручью, у берега которого была привязана лодка.
Глава 6
Сентябрь 1817 года
– Смотрите, я, кажется, поправилась!
Давненько Селия не подходила к зеркалу, разве что бросит мимолетный взгляд, чтобы пригладить волосы или поправить платье. За четыре месяца жизни у Волеранов ее плечи налились, лицо округлилось. Даже грудь пополнела.
Лизетта с улыбкой наблюдала, как портниха подгоняет лиф и подкалывает булавками подол нового черного платья для Селии.
– Когда ты появилась у нас, ты была такой худенькой, – сказала она. – Я рада, что стряпня Берты пошла тебе на пользу.
Селия вертелась перед зеркалом, любуясь красивыми складками черного шелка. Платье было сшито по последней моде: с завышенной талией и без воротника, по горлу и на плечах отделано черными бусинами. Селия глубоко вдохнула: лиф плотно натянулся на груди.
– Стойте спокойно, мадам, – попросила портниха. Селия скорчила гримаску:
– Если и дальше дело пойдет так, скоро мне будут малы все мои платья.
– Ну, до этого еще далеко. – Лизетта подошла к зеркалу, окинула критическим взглядом собственное отражение. – А вот мне надо бы сбросить лишний вес, который я набрала, пока носила Рафаэля. Он испортил мне фигуру. – Она с любовью взглянула на упитанного рыжеволосого карапуза, игравшего на полу обрезками ткани. – Я не жалею, что набрала вес, дорогой. Ты того стоишь. Не слушай свою мамочку.
Портниха, миловидная молоденькая ирландка по имени Бриони, заметила:
– Месье Волеран не позволил бы и волоску на вашей голове измениться, мадам.
Лизетта рассмеялась и тряхнула головой.
– Макс не способен критически отнестись ко мне. Ведь он любит меня.
Селия чуть улыбнулась. Лизетта была похожа на Венеру – соблазнительна и пропорционально сложена. Со своими рыжими волосами и жизнерадостным характером она напоминала огонек, и даже такой властный мужчина, как Максимилиан Волеран, готов был подчиниться любому ее капризу.
– Максу не нравится, когда я ношу черное, – со вздохом сказала Лизетта, возвращаясь на обитую парчой кушетку и снова принимаясь за починку панталончиков одной из ее дочерей. – Весь прошлый год мы носили траур по его матери. А теперь вот…
Траур длится год, осталось еще восемь месяцев, и все это время взрослые члены семьи Волеранов должны носить только черное. А Селии и по окончании траура предстояло ограничиваться приглушенными оттенками лилового и серого цветов. Таковы креольские традиции, и Селия была обязана строго следовать им, чтобы не вызвать осуждения новоорлеанского общества. Даже письма она писала на бумаге с траурной каймой. И украшений не носила, кроме броши с темными камешками, а когда ей изредка приходилось появляться на публике, она прикрывала лицо и волосы черной креповой вуалью. Даже пуговицы выбирались небольшие и с матовой поверхностью.
36 
