очень нудно 
207 
Молочница — осторожно, словно стесняясь этакой своей дерзости. Мясник и бакалейщик — уверенно и даже нагло, они словно видят за маской леди ту, прошлую Таннис.
А быть может, не считают леди особой важной.
Живет одна.
И кольца на пальце нет, ни на правой, ни на левой руке… старая дева? И не оттого ли бакалейщик пытается завязать беседу о погоде и ценах, о том, что на рынке ныне не протолкнуться от чужаков с другой стороны Перевала, о самом перевале и одиночестве. Он лихо подкручивает черные усы и попеременно подмигивает то правым, то левым глазом.
Приглашает на прогулку в Парк.
К Рождеству там ель нарядили и залили каток. Дамы презабавно на коньках держатся. И Таннис не отказалась бы пойти, но…
Она мертва.
Уже второй месяц как мертва, заперта в этой квартирке, покидать которую ей запрещено строго-настрого. Соседи полагают ее чудачкой, но в дела не лезут.
Пускай.
Но солнца снова не хватает. И оглушающая пустота квартиры давит на нервы. Хочется плакать. Смеяться. Изрезать наряды, которые доставляют каждую неделю… зачем ей платья, если показать их некому? Но Таннис примеряет, становится перед зеркалом, огромным, в полный ее рост, и смотрит на себя, потом идет пить чай перед этим же зеркалом, и упрямо ковыряется иглой в мешковине. Ее вышивки отвратны, но… что у нее есть кроме этих вышивок и книг?
На сей раз стучали громко.
Трижды.
И дверь открылась сама собой.
— Здравствуй, — Кейрен держал букет черных ирисов. — Я вот подумал, что… может, не прогонишь?
Белое пальто и костюм светлый в тонкую полоску. А сам он выглядит еще более тощим, чем месяц тому… месяц и двадцать три дня.
— Может, — Таннис сглотнула, не в силах отвести взгляд, — и не прогоню.
Шаг навстречу.
И прикосновение.
Цветы мешают, скользят, касаясь ладоней шелковыми лепестками. И сыплются на пол.
— Я соскучился, — шепчет Кейрен. И платье, предательское платье, съезжает с плеча… наверное, Таннис об этом пожалеет, но пускай.
В конце концов, она на самом деле живая…
— И я… соскучилась.
А губы у него тоже холодные, со вкусом талого снега.
…письмо доставили нарочным.
Аккуратный белый конверт, ни имени, ни адреса, только нежный запах лаванды и синий лепесток, застывший в сургуче. Знакомая печать, пальцы помнят ее.
И медлят.
Брокк прячет конверт меж бумаг, их много, что Ригеровских, что собственных, и с каждым днем становится все больше. А он вязнет в этих бумагах.
Вот-вот утонет.
— Мы идем? — Кэри в нетерпении забывает о маске леди и кружится, ловя свое отражение в зеркалах. Янтарная девочка, ясная… и платье из белой в тонкую лиловую полоску шерсти ей к лицу, как и гиацинтовый салоп. А шляпка падает и Кэри останавливается. — Ой, я опять, да?
У нее светлый смех.
И сердце отпускает.
— Опять, — Брокк подымает шляпку…
…снова мерещится лаванда.
Прогулка затягивается. Берег. Позолоченное море. Кромка влажного песка, на котором остаются следы. Белая витая раковина, ее Кэри подбирает и несет, не задумываясь о том, что раковина грязная.
Ей радостно.
И ее радости хватает на двоих. В какой-то момент она оказывается так близко, что… приходится отступать. В желтых глазах мелькает огорчение, к счастью, недолгое…
— Ты покажешь мне драконов?
— Конечно, — Брокк готов показать не только их: «Янтарная леди» скоро сойдет со стапелей. А в кабинете его ждет все тот же запах лаванды. И сургуч крошится под пальцами.
«Мой дорогой мальчик,
Хотя, наверное, смешно тебя так называть. Ты уже давно не мальчик и я сама не знаю, зачем пишу тебе. Должно быть, я глупа, если надеюсь, что могу исправить хоть что-то.
Знаю, что причинила тебе боль, и не жду прощения, равно как и не стану придумывать оправданий своему поступку. Мне жаль и… быть может, если нам доведется встретиться вновь, мы хотя бы попробуем притвориться друзьями.
Брокк перечитал письмо трижды, прежде чем отправить в камин. Он лег на кушетку, забросил руки за голову и закрыл глаза.
Формулы.
Цифры.
И нежный голос Лэрдис. Проклятая лаванда призраком ее присутствия и… ожидание.
207 
