Последние отзывы

  10  

— Вы учились у неверных? — с ужасом вскричал Рено.

— А почему бы и нет? Они ведь не только воины, но еще и великие ученые, а между битвами случались долгие периоды мира, когда мы сближались, и нередко именно потому, что каждый успевал оценить достоинства другого. Ну, а кроме того, нельзя не признать, что восточный образ жизни куда приятнее того, какой мы ведем в наших северных странах. Не смотри на меня такими глазами! Я никогда не знался с нечистой силой и в сделки с лукавым не вступал, но в меру своих слабых сил кое-чему научился, хотя и не претендую на то, чтобы называться врачом. Видишь ли, я всегда любил растения, всегда любил цветы — ведь они рождены Божьей улыбкой, и они помогали мне облегчать страдания людей. Вот, смотри, это репейник, он лечит кожные болезни, это — змеиный горец, который помогает при поносе, а вот это — бузина, у нее целебны и кора, и цветы, и ягоды, от чего только она не помогает!.. Это валериана, она успокаивает нервы, а вот это — мать-и-мачеха, ее заваривают и принимают при кашле, и становится легче...

— Так почему же вы не пьете эту траву?

— Потому что я старый дурак, упустил время и вовремя не приготовил отвар! Правда, в последнее время я чувствовал себя немножко лучше. Но я сейчас же его приготовлю...

Он налил в горшочек воды, всыпал туда же горсть сероватой травы и поставил зелье на огонь.

— А что, это лучше меда? — спросил Рено, подергивая носом, словно принюхивающаяся собака.

— В некотором смысле — да, лучше, но этого отвара нельзя пить слишком много. Кроме того, лекарственные травы, как и мед, всего лишь облегчают состояние, но не лечат. Болезнь засела во мне очень глубоко, и я знаю, что никаким снадобьем ее не прогонишь. Мое легкое поедает злобный зверь, и последнее слово будет за ним.

— И нельзя убить этого зверя?

— Нет. Теперь он — часть меня самого, и убивая его, убьешь меня. Разумеется, тогда бы все быстро закончилось, но было бы жаль, потому что боль спасительна для того, кто много грешил. Господь скорее простит меня, если я претерплю страдания...— А вы сейчас их терпите, — без тени сомнения произнес Рено, заметив капли пота, выступившие на впалых висках и вокруг ставших странно-восковыми губ старика. — Вам надо прилечь. Правда, на таком ложе спокойно не уснешь, — добавил он, бросив недовольный взгляд на голую доску, заменявшую отшельнику постель. — Давайте-ка я устрою вас получше.

Молодой человек пошел было за соломой, чтобы соорудить из нее хоть какое-то подобие матраса, но отшельник его остановил:

— Не надо! Я так давно сплю на этой доске, что любая подушка, даже самая мягкая, мне только помешала бы. Но ты прав: мне надо лечь. И я хочу помолиться — иногда во время молитвы ко мне приходит сон. Только прежде...

Он направился в самый темный угол башни, повозился там немножко и обернулся к Рено.

— Иди сюда, поможешь мне! — расстроенный тем, что не справился сам, позвал он. — Сил совсем не осталось...

Рено подошел и, выполняя указания отшельника, вынул из стены два тяжеленных камня. За ними оказалась ниша, а в ней — пакет, обернутый грубой тканью. Старик велел взять пакет и положить его на стол.

— А теперь разверни!

Юноша развязал шнурок, развернул ткань, от которой исходил какой-то давний, неуловимый запах, и увидел стопку пергаментов, очень тонких, почти как велень ¹⁹. Стопка состояла из многостраничных тетрадей. Страницы, исписанные четким, легко читаемым почерком, были скреплены продернутыми в дырочки и завязанными узлом обрывками пеньковой веревки, все вместе представляло собой нечто вроде книги без обложки и без названия. Вместо заглавия стояли две даты: 1176-1230.

Старый рыцарь положил на эту пергаментную книгу тонкую, все еще красивую руку — старость не изуродовала ее суставов — и сказал:

— Я написал все это для тебя. Тут... тут моя жизнь и те тайны, которые подарила ей судьба, надеюсь, тебе полезно будет это узнать. Еще здесь написано все, что мне известно о твоем рождении. Ты должен прочесть это прямо сейчас, чтобы я, грешный, мог упокоиться с миром. Потом я дам тебе все необходимое, чтобы ты понял, какое звено соединяет наши жизни... Читай, дитя мое, читай!

Торжественность тона придавала странную выразительность его словам, и услышанное произвело сильное впечатление на Рено. Он помог старику устроиться поудобнее на жестком ложе, напоил его травяным отваром, добавив в него немного меда, подбросил и очаг поленьев и сел у стола — лежавшей на козлах доски — на грубую табуретку, сделанную из деревянного кругляша и трех толстых веток одинаковой длины. Свет, подобно благословению пролившийся на него из узенькой бойницы, под которой он сидел, показался ему неожиданно теплым: еще недавно зимний, холодный, теперь он слегка окрасился золотом, будто солнце старалось проникнуть в башню.

  10