Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
24 
– Ты поступил ужасно – слов нет! Но раз так, я возвращаюсь на бал!
Она хотела выйти из кареты, но поэт придержал дверцу.
– Об этом не может быть и речи. Хватит, наплясалась на сегодня! Кучер! Домой!
Разгневанная Натали забилась в угол кареты и не сказала больше ни слова. Но когда супруги вернулись домой, между ними разыгралась бурная сцена. Молодая женщина изо всех сил сопротивлялась, не хотела уступать, она наотрез отказывалась прекратить жизнь, состоящую из сплошных праздников.
– А я, – кричал Пушкин, – сыт по горло твоими прихотями. Они мне слишком дорого обходятся. Я женился не на танцовщице, а на девушке, которая, как мне, во всяком случае, казалось, способна стать хорошей женой и хорошей матерью. Все получилось наоборот!
– Я молода, я хочу жить! – кричала в ответ Натали.
Но любая ссора в конце концов сменяется примирением. Плачущая Натали добилась прощения. Несколькими неделями позже обнаружилось, что она ждет второго ребенка.
Однако царь Николай не желал примириться с тем, что его прекрасная партнерша по танцам перестала бывать в свете. Она произвела на него чрезвычайно сильное впечатление. Пушкин, сдерживая гнев, отвечал на приглашения, что жена беременна и потому плохо себя чувствует.
– Ах так, он не выпускает ее из дому! – возмутился царь. – Что ж, отлично, сделаем так, что он будет вынужден сопровождать ее!
И вот несколько дней спустя глубоко уязвленный Пушкин был назначен камер-юнкером, что обязывало его постоянно присутствовать на самых разных дворцовых мероприятиях. Человеку его возраста (а ему было уже почти тридцать пять лет) это назначение не делало чести. Камер-юнкерами при российском дворе назначались совсем молодые люди, лет восемнадцати или девятнадцати, то есть едва вышедшие из возраста пажей…
Из-за этого унизительного назначения несчастный поэт, облаченный в мундир, в котором он выглядел донельзя глупо, вынужден был проводить во дворце бесконечные часы, подпирая стенку бального зала, где его жена снова танцевала и улыбалась царю. На этот раз он, чувствуя, что вот-вот потеряет рассудок, взорвался довольно скоро.
– Тебе угодно делать из меня посмешище для всего двора! – кричал он жене. – Но я не желаю больше служить шутом деспоту!
– Что ты собираешься сделать? – с тревогой воскликнула Натали.
– Потребовать отставки и отправиться в свою деревню! С меня довольно… Хватит! Скоро ты поймешь, что такого человека, как я, безнаказанно не выставляют на смех!
Она снова бросилась к его ногам.
– Сжалься, ради бога, сжалься! Потерпи еще две недели! Сезон заканчивается, скоро уже не будет балов! Я не делаю ничего плохого, я верна тебе, ты и сам знаешь! Но разреши мне потанцевать еще немножко… совсем немножко… А потом я останусь с тобой, буду все время рядом, клянусь! Но не совершай таких безумств! Остановись!
Пушкин по-прежнему страстно любил жену. И опять он уступил… Их адское сосуществование продолжалось…
Это случилось теплым и солнечным августовским утром 1835 года. Променад Царского Села был заполнен всадниками, среди которых самое большое внимание публики привлекали две молодые наездницы. Одна из этих женщин была неземной красоты брюнетка в светло-голубой амазонке. Темные лучистые глаза под низко надвинутым цилиндром, обвязанным муслиновым шарфом такого же лазурного цвета, сверкали, как две черных звезды. Иногда какая-нибудь из прогуливающихся здесь женщин позволяла себе надменную улыбку, плохо скрывающую досаду, но все мужчины без исключения провожали красавицу жадными взглядами. Впрочем, тут не было ничего удивительного, потому что она была всем очень хорошо известна: ее имя перелетало из уст в уста с одного конца тенистой аллеи до другого.
– Натали Пушкина! Красавица-жена великого поэта! Та, кого прозвали Королевой сердец!
Действительно, это была Натали, которая выехала на прогулку вместе со своей сестрой Катрин. Уже несколько дней незамужние сестры Натали поселились у Пушкиных: мать прислала их под предлогом того, что у нее не хватает средств на содержание дочерей. Лишняя обуза для бедного Пушкина, которому и так дорого обходилось безумное пристрастие жены к роскоши. Единственным утешением ему стала его свояченица Александрина: в ней поэт нашел наконец человека, способного на самом деле понимать его стихи и даже искренне волноваться, читая или слушая их. А ведь поэзия, которая нагоняла такую скуку на прекрасную Натали, составляла весь смысл его жизни!
24 
