Глава XII

ОБРАЗ ПРОШЛОГО…

Элизабет Тремэн родилась в доме На Семи Ветрах двадцать первого марта тысяча семьсот восемьдесят седьмого года во время разыгравшегося в день весеннего равноденствия шторма, страшнее которого жители Котантена не могли и припомнить. Ураганные ветры обрушились на полуостров, словно желая оторвать его и унести в кипящее море, громадные волны штурмовали главные башни фортов Ла-Уг и Татиу. Почва трещала под гнувшимися деревьями, некоторые из них не выдерживали и обрушивались на землю. Дом противостоял ветру, но глухо рычал, будто собирался со своего скалистого уступа наброситься на разбушевавшуюся стихию. Никогда еще он так точно не отвечал своему названию, как в ту страшную ночь: казалось, все ветры мира встретились лишь затем, чтобы его разрушить. Но он стоял, а в это время в большой комнате, обтянутой цветастым кретоном, делавшим ее похожей на заросли розовых кустов, стоны Агнес, промучившейся уже больше суток, становились все тише. У ее постели в одиночестве боролась Анн-Мари Леусуа, ей время от времени помогала Клеманс, потому что доктор Тостен только что погиб: на его повозку со всего размаху упало дерево. Запершись у себя в библиотеке, Гийом метался, словно дикий зверь в клетке, и не мог усидеть на месте больше пяти минут. Когда до него доносились крики роженицы, он затыкал уши, но стоило им утихнуть, как он спешил прочь из комнаты в страхе, что услышал ее последний стон. Перепрыгивая через четыре ступеньки, он сбегал вниз и приставлял ухо к двери, не решаясь ее открыть, пока новый стон не успокаивал его, и тогда его мучения возобновлялись.

Когда в облаках поднимавшейся с моря водяной пыли забрезжил рассвет, душераздирающий крик заставил Гийома подскочить, и он с остановившимся сердцем замер в ожидании следующего. Но ничего не было слышно. Десять секунд… двадцать… минуту: все было тихо. Решив, что его жена отдала Богу душу, он опять бросился к ее комнате, налетев на стоявшего под лестницей Потантена — подняв нос, тот прислушивался. Тремэн бросил на него ошалелый взгляд.

— Это конец, да? Она умерла?

— С чего ей умирать? Это конец ее мучениям. Я только что слышал крик, но не мадам Агнес…

— И ничего не сказал? Проклятое отродье… Окончание ругательства потерялось в вышине дома.

Гийом был уже у двери, которую скорее выбил, чем открыл, и обнаружил за ней множество простыней, полотенец, тазиков, чайников с кипящей водой, флаконов и кружек, не считая лежавшей на кресле раскрытой сумки акушерки. В комнате роженицы стояла невыносимая жара, потому что в камине пылал адский огонь. Посреди всех этих вещей он увидел Клеманс, державшую в большом полотенце какой-то красный сверток, который дрыгал ногами и отчаянно и пронзительно кричал. Тем временем мадемуазель Леусуа пыталась привести в чувства потерявшую сознание мать. Наполнявший комнату запах нашатыря и уксуса, по-видимому, не доставлял ни малейшего беспокойства Пульхерии. Она сидела в кресле рядом с кроватью, неподвижная, словно мумия, и держала в ладонях руку Агнес.

Госпожа Белек подняла на хозяина сияющий взгляд.

— Какой голос, а? Она пошумит в этом мире…

— Она? — разочарованно переспросил Гийом.

— Ну да! Это девочка. Замечательная девочка, и уже похожа на своего папу…

Как всякий нормальный мужчина, Тремэн ждал мальчика, но тут же подумал, что показать это было бы жестоко по отношению к Агнес, пережившей такие муки. С легким недоверием он приблизился к свертку, который Клеманс уложила на подушку, чтобы обмыть, но это отнюдь не устраивало новорожденную: она стала надрываться что есть силы. Отец поморщился.

  127