Последние отзывы

Содержание

Шрифт

Запомнить

— Да, но что же они могли знать? Мысли об этом приводят меня в отчаяние.

— Никлас, — тихо сказала Виллему, — это то самое, к чему призваны ты, я и Доминик? Найти котелок?

Некоторое время он молча смотрел в пространство, потом сказал:

— Доминик говорит, что нет. Мы обсуждали с ним это. Ты ведь знаешь, он чувствует все острее нас с тобой. Я предназначен для того, чтобы лечить людей, в тебе таятся мощные силы, которые еще не нашли себе применения, и Доминик говорит, что это страшные силы. Он видел их отсвет. Доминик ясновидец, он может видеть сквозь стены — сквозь стены будущего тоже. Он говорит, что котелок здесь ни при чем. Другое дело — проклятие Людей Льда.

— Но ведь он не знает, что должно произойти?

— Нет, он просто чувствует страх.

— Я тоже.

— И я. Я весь переполнен страхом.

Она взяла его за руку.

— Знаешь, что я хочу и на что надеюсь?

— На что?

— Что мы будем вместе. Все трое.

— Я тоже на это надеюсь. Ты простила меня?

— Разве я могу не простить тебя, когда мы больны одной и той же болезнью? Хорошо, что ты пришел.

Он встал, и она посмотрела на него снизу вверх: изящный, белокурый юноша с чуть раскосыми глазами и выступающими скулами.

— Никлас, — сказала она. — Ты совсем не похож на своих степенных, упитанных, сердитых родственников — на деда Бранда, твоего отца Андреаса, старого Аре.

— Говорят, я похож на Тарье, — засмеялся он. — Дай Бог, чтобы я унаследовал и его душевную силу!

— Но он умер. Не смог противостоять проклятию.

— Да, он умер, — печально сказал Никлас.

И снова их охватил дикий страх.

Виллему нашла его руку, и он ответил ей крепким пожатием. Они чувствовали себя такими бесконечно маленькими по сравнению с тем неизвестным и непостижимым, что должно было однажды им встретиться.

Но когда? И в какой форме?

Через день Виллему разрешили сидеть.

И тут пришел Доминик.

Но он пришел не один: с ним были ее отец и мать — как стражи морали. Или, возможно, не морали: скорее всего, они боялись того, во что может вылиться беседа между молодыми людьми.

Сев на край постели, Доминик взял ее ладонь в свои руки.

Она с молчаливым восхищением смотрела на него.

— Виллему, я…

Он был так взволнован, что ему трудно было говорить.

— Так прекрасен, — прошептала она, — так элегантен, что у меня просто захватывает дух! Какая красивая одежда!

— Да, я оделся так по особой причине.

Она смутно догадывалась, почему, но все-таки спросила:

— В самом деле?

— Да. Но сначала я должен сказать, что завтра я уезжаю. Обратно в Швецию.

Все оборвалось внутри у Виллему.

— Но ты не можешь этого сделать!

— Дело обстоит так, что я больше не могу оставаться здесь. Я и так был здесь слишком долго. Но перед тем, как уехать, я хотел бы поговорить с тобой.

Они чувствовали, что между ними есть какая-то незримая связь, что-то временно затаившееся, но не утерянное. Они были так откровенны друг с другом в амбаре, лицом к лицу со смертью. Они осмелились доверить друг другу так много! Теперь же все было по-другому. Они знали, что между ними существует связь, но внешнее окружение мешало этому проявиться. Они были не одни. За ними наблюдали.

Виллему лежала, изможденная болезнью, и Доминик казался в этой комнате совсем чужим в своей щегольской одежде курьера.

— И ты даже не останешься на Рождество? — спросила она в безнадежной попытке удержать его.

Он с укором посмотрел на нее.

— Милая моя Виллему, — сказала из другого конца комнаты Габриэлла. — Разве ты не знаешь, что мы давно уже отпраздновали Рождество? В твоей комнате — ради тебя! Мы давно уже живем в 1675 году!

Она растерянно посмотрела на них — на всех по порядку.

— Я была так… больна?

Калеб улыбнулся.

— Ты была на пороге смерти, Виллему, — серьезно произнес он. — Ты спасена исключительно усилиями Маттиаса и Никласа — и нашими молитвами.

«Вот почему здесь был священник».

— Я беру с собой в Швецию Скактавла, — сказал Доминик. — В Норвегии ему больше нечего делать после провала бунта. Теперь он достаточно силен, чтобы ехать в карете.

Виллему пыталась переварить его слова, хотя это было нелегко.