Последние отзывы

  63  

— Неужели и мне можно?

— Ничто не может обрадовать меня больше. Если ты начнешь применять свои способности для благих целей, я буду счастлив.

Суль будто снова возродилась к жизни.

— Я так много могу сделать! Буду пользоваться своими травами… А некоторым я могу помочь покинуть этот мир для всеобщего блага.

— Нет, — отчаянно крикнул Тенгель. — Ты будешь спасать жизни, а не отнимать их!

— И все же я не могу понять, — нетерпеливо перебила она, — если от человека только беспокойство, если он доставляет хлопоты себе и другим — почему бы его не убрать?

— Забудь об этом, Суль. Так нельзя.

Она побежала за ним со сложенными, как для молитвы, руками.

— Хорошо, Тенгель! Я обещаю. Я клянусь, что не отниму жизнь ни у одного человека. Я буду спасать их, помогать им. Только позволь мне быть с тобой.

Тенгель кивнул:

— Другого выхода я не вижу. В руки властей я тебя, естественно, не отдам, хотя, может быть, поступить так было бы лучше всего. Но ты отдаешь мне все свои самые опасные лекарства. Все, Суль.

Она кивнула.

— Ты пока еще ребенок и не отдаешь себе отчет в том, что делаешь. Получишь все назад, когда тебе исполнится… двадцать лет!

— Ждать еще целых пять лет!

— Да. Только в этом я вижу твое спасение.

Она обречено вздохнула:

— Что ж, как ты скажешь, так и будет.

И они направились к дому. Тенгель тихонько засмеялся.

— Будучи моей помощницей, ты поможешь мне вот еще в чем — будешь общаться со всеми этими знатными дамами. Мне с ними очень сложно.

— И как же я буду помогать? — с любопытством спросила Суль.

— Видишь ли, пациент всегда испытывает к врачу особые чувства. А женщины-пациенты очень часто испытывают к врачу-мужчине определенные чувства. Я бы назвал их смесью восхищения и влюбленности. Чувство подчинения ему, что ли. Иногда это бывает очень некстати.

Суль ухмыльнулась, а потом залилась смехом:

— Ты хочешь сказать, что они влюблены в тебя?

— Да, что-то в этом роде. Так что если я буду брать тебя с собой, их интерес к моей персоне остынет.

Девочке все это показалось ужасно забавным. А Тенгель с неохотой ходил к таким больным. Ему вспомнились зовущие глаза, «случайно» сползающее нижнее белье, маленькие, узкие руки, поглаживающие его…

— И как, на тебя производит впечатление?

Он наморщил лоб.

— Впечатление? Знаешь, Суль, как-то я не ожидал от тебя такого. Мне просто становится больно и стыдно за них. Я очень злюсь, потому что это означает дополнительные нагрузки. Я же должен быть терпеливым и тактичным, чтобы случайно не ранить их. А на это у меня нет ни желания, ни сил.

— Бедный папа, — нежно сказала Суль и взяла его за руку. — Я помогу тебе освободиться от этих назойливых женщин. Но, с другой стороны, я их понимаю. Ты действительно можешь быть очень привлекательным — несмотря на свою ужасную внешность.

Так с Тенгелем могла разговаривать одна только Суль.

Тенгель признавал правоту Суль: одна из этих знатных женщин — а у всех у них существовала только одна проблема — слишком много свободного времени, — сказала ему напрямик: «Вы, герр Тенгель, привлекаете женщин так же, как самец — самку во время течки. А ваши демонические черты лица делают вас ужасно опасным! Налагается как бы двойной запрет. А запретный плод, как вы знаете…»

В тот раз Тенгель еле сдержался.

— А Силье ты об этом рассказывал?

— Нет, я не хочу беспокоить ее. Кроме того, я не собираюсь ей изменять. С тобой мне будет проще. Я рад, что ты согласилась.

— И я рада, — сказала Суль.

— Но чем-то ты все-таки сегодня занималась, Суль? Я имею в виду до нашей встречи. Чувства тебя прямо-таки распирают.

Она улыбнулась.

— Точно. Но ничего плохого я не делала, поверь мне. Это от радости. Больше я ничего тебе не скажу.

Тенгель все время посматривал на нее, пытаясь догадаться. Но так и не смог. Для него Суль оставалась еще ребенком.

13

Итак, Суль смогла отвести угрозу в лице церковного служки от всей своей семьи.

Но опасность все равно подстерегала их.

Силье и Тенгель были настолько доверчивы, что никогда не смогли бы заподозрить в случайном постояльце доносчика. Постоялец не раз доказывал обратное своим поведением, но тем не менее они считали всех людей хорошими в душе и в таком же духе воспитывали своих детей. Первая и главная заповедь для них была — любовь.

  63