Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
61 
Сесилия была так взволнована, что слова застревали у нее в горле.
Наконец, взяв себя в руки, она спросила:
— Ты можешь сгибать только правое колено? Подумав, Александр сказал:
— Да, Сесилия. Мне не удается согнуть левое.
— Но ты можешь стать на стопу! — с горячей уверенностью произнесла она. — У тебя шевелятся пальцы, я вижу!
Его рассмешило ее бунтарское рвение.
— Да, я могу стать на стопу. Но в ноге чувствуется боль.
— От упражнений?
— Возможно, — скептически произнес он.
С этого дня Александр быстро пошел на поправку. И в то утро, когда он нетвердо стоял на полу, Сесилия плакала от счастья. Ей он не разрешил при этом присутствовать.
— Я не хочу, чтобы ты видела меня, падающего на пол, словно мешок, — сказал он.
Но Вильгельмсен пришел и сказал ей, что Его милость стоял — всего миг. Что было потом, он не сказал. На Рождество Александр смог сам выйти к празднично украшенному столу: на костылях, поддерживаемый своим слугой и своей женой. Но все-таки он шел! Вся прислуга аплодировала, когда он триумфально сел на свой стул.
Александр сильно хромал на левую ногу, и Сесилия предполагала, что сама навредила ему.
Да, бывали на войне ранения и похуже. Александру еще повезло.
Или все дело было в заботливом уходе? Скорее всего, и то, и другое.
12
В феврале их пригласили на бал во Фредриксборг. К тому времени Александр уже хорошо ходил на костылях.
Сесилия настояла на том, чтобы они пошли, хотя Александр и колебался.
— Тебе нужно развеяться, Александр, — сказала она. — Ты ходишь по дому и не видишь никого, кроме меня и Вильгельмсена, да изредка случайных гостей. Тебе нужно общение с себе подобными…
Это было неудачно выбранное выражение. Сесилия замолчала, покраснев.
Но он, казалось, не обратил на это внимания.
— Это так мило с твоей стороны, Сесилия, — улыбнулся он. — Давай пойдем! Ты ведь так устала за зиму, ты наденешь самое красивое платье и в первый раз — фамильные драгоценности. Тиара настолько изысканна, что такой нет даже у дам из королевской семьи. И ты действительно ее достойна.
Так оно и было. Сесилия чувствовала себя королевой, когда, слегка опираясь на руку Александра, вошла в зал. Гофмаршал громко объявил об их приходе, и оба склонились перед Его Величеством, вернувшимся домой с сомнительной войны. Они медленно шествовали по залу, чтобы хромота Александра не так бросалась в глаза, и она наслаждалась всеобщим вниманием.
В этот вечер она была очень красива, красивее, чем сама думала. Ее слегка раскосые глаза сияли, а темно-каштановые волосы оттеняли блеск тиары. Кожа ее всегда была безупречной и теперь казалась еще нежнее на фоне темно-голубого бархатного платья с большим кружевным воротником и сапфирового ожерелья.
Увидев ее в Габриэльсхусе в этом наряде, Александр просто растерялся.
Все взоры были устремлены на нее. Александр, конечно же, не танцевал, но разрешил ей танцевать со множеством кавалеров, учтиво приглашавших ее на танец. Но в промежутках между танцами она возвращалась к нему, со все большим и большим блеском в глазах и румянцем на щеках.
Александр беседовал со своими старыми друзьями — придворными, и один из них, барон его возраста, отозвал его в сторону.
— Что с тобой происходит, Паладин? — легкомысленно произнес он. — Что-то давно у тебя не было фаворитов!
Александр поймал взгляд Сесилии, танцевавшей с белокурым, восхищенно смотрящим на нее юношей павану — медленный, изысканный танец.
— Да, не было, — коротко ответил он.
— Я вижу, — сказал приятель, рассеянно глядя на бронзовую вазу с сосновыми ветками. — Ты слишком долго был прикован к постели. Приходи ко мне домой, а?
Александр почувствовал неприятный озноб.
— Благодарю, мы с удовольствием придем, — сказал он, намеренно искажая смысл приглашения.
Приятель не подал виду, что недоволен, ведь их разговор могла услышать Сесилия.
На балу, как всегда, сплетничали. Поговаривали, будто Кирстен Мунк положила глаз на одного из немецких офицеров Кристиана IV, графа Отто Людвига Сальма, который выполнял в замке обязанности гофмаршала.
Потом публично объявили, что король обещал в жены свою старшую дочь, девятилетнюю Анну Катерину, двадцатитрехлетнему графу Францу Рантцау, одному из «кукушенков» в государственном гнезде. Сесилия видела его на балу, и он ей не понравился: смешной и тщеславный, самодовольный маленький сноб.
61 
