Нет, правда, эта квартира была куда лучше. И план был куда лучше. Все вышло в точности так, как и должно было. В точности так.
Довольно скоро он уедет отсюда, а Даллас останется плавать в реке. Весьма досадно, что с Сильвией пришлось отступить от традиции. Как бы ему ни хотелось вернуться в Нью-Йорк, приходилось подумывать о совершенно ином поле деятельности.
«Что, если Лондон?» – думал он, неся еду на подносе в гостиную.
Ему всегда хотелось пожить в Лондоне. Макквин поставил поднос на кофейный столик, расстелил на коленях большую льняную салфетку. Провел пальцами по белоснежной гладкой ткани.
«Да, Лондон. Карнаби-стрит, Биг-Бен, Пикадилли…»
И лондонские розовощекие плохие девочки.
– Включить экран, – скомандовал он, примеряя британский акцент.
Звучание собственного голоса ему понравилось, он рассмеялся и продолжил изображать англичанина.
– Включить «Дарли».
Он продолжил покачивать в руке бокал с бренди, попробовал немного сыра и ягод. Оказалось, что при должном настрое бледное подобие тоже неплохо справлялось.
Тогда он твердо решил сделать фильм под названием «Ева Даллас». Он представил себе декорации, реквизит, освещение. Подумал, не написать ли диалоги для них обоих.
Ну разве не весело будет заставлять ее говорить его словами?
Ему прямо не терпелось начать снимать. А потом, после того как убьет ее, – просматривать, снова и снова.
21
Сон приснился ей перед самым рассветом. Она была заперта в темноте, вокруг были лишь шепоты и всхлипывания. Было холодно, очень холодно, а запястья и лодыжки, словно тиски, сжимали наручники.
Он был где-то рядом, и эта мысль кривым ножом страха врезалась ей во внутренности.
«Нет, только не так», – думала она, изо всех сил дергая за цепи.
Лучше умереть любым из тысячи других способов, но только не так, только не от его руки.
В комнату начал медленно просачиваться свет, красный свет, проглядывающий сквозь щели и трещины, размазывающийся по темноте, словно подтеки крови.
Оказалось, не видеть было лучше.
Они сгрудились вокруг нее, эти девочки с пустыми взглядами, полными отчаяния. Они сидели в ледяной комнате ее ночных кошмаров, смотрели на нее и дрожали от холода. У всех них было ее лицо. Лицо ребенка.
Она с удвоенной силой накинулась на цепи, скручивая, пытаясь порвать. Она услышала, почувствовала хруст треснувшей кости. Одна из девочек вскрикнула, все, как одна, схватились за руку.
– Это все неправда, это неправда. Это – сон.
– Он реален настолько, насколько ты сама его таким делаешь, – донесся до нее голос доктора Миры; она сидела, закинув одну хорошенькую ножку на другую, в глубоком синем кресле, как у нее в кабинете.
– Вы должны мне помочь.
– Ну конечно же. Я этим и занимаюсь. Итак, расскажи мне, что ты почувствовала, обнаружив себя в этом месте?
– Да какая, к черту, разница, что я почувствовала? Нам нужно отсюда выбираться!
– Так и запишем: злость, – безмятежно сказала Мира и отпила чая из фарфоровой чашечки. – Но я думаю, было и еще кое-что. Что еще ты почувствовала, кроме злости, Ева? Давай докопаемся до истины.
– Помогите нам! Вы же видите, им страшно.
– Им?
– Мне страшно. Мне страшно!
– Ну вот, так уже лучше, – Мира довольно улыбнулась и подняла за нее тост чашечкой. – Давай поговорим об этом.
– На это нет времени. – Голова у Евы ходила ходуном, а страх завязывался узлом глубоко внутри, вгрызался в нее до костей. – Он скоро вернется.
– Он вернется, только если ты сама ему это позволишь. Что ж, время вышло, на сегодня достаточно.
– Бога ради, не бросайте нас здесь. Заберите девочек, заберите их отсюда.
– Нет, – сказала нежным, словно поцелуй, голосом Мира и покачала головой. – Что касается тебя, ты этого не заслужила.
– А что насчет меня? – рядом возникла женщина, напарница, мать; поперек ее горла зияла влажная от крови рана. – Погляди, что ты со мной сделала.
– Я тебя не убивала! – крикнула Ева, в страхе вжавшись в стену, и девочки вокруг нее, как одна, от испуга сжались в комочек.
– Тупая сучка, это все из-за тебя! – рявкнула та и ударом ладони отшвырнула одну из девочек; боль ощутила Ева. – Тупая, уродливая, бесполезная сучка. Не надо было вообще тебя рожать.