Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
67 
– Сэр, – ответил я. – Вы должны жить в море, а не на суше!
– Обойти мыс Доброй Надежды? Поразить своим появлением китайцев?
– Почему бы и нет?
– Вы видите, как трясутся мои старые руки, которые не смогут удержать теперь ничего, кроме этой треклятой печати!
– Нет, я вижу морского волка, стоящего рядом с татуированным темнокожим островитянином, и первого помощника безумного капитана, вздумавшего тягаться с самим Богом! Дорогой Мелвилл! Прошу вас, держитесь подальше от суши! Вам принадлежит море! Вы подобны тому древнему богу: поверженный, коснувшись земли, он вновь обретал мощь, а если его поднять в воздух, оторвать от земли, он слабел. Только его сила шла от земли, а ваша – от моря! Так сбросьте оковы, станьте вновь морским волком, бороздящим океаны во всех концах света, усмиряющим мановением руки ураганы, вздымаемые могучим хвостом белого кита! Брейтесь при свете огней святого Эльма! Суша, берег, город, пристань должны стать для вас синонимом могилы и смерти! Живя здесь, вы роете себе могилу! Расстаньтесь же с землей и с таможенной печатью, станьте снова молодым, лазайте на мачту, чтобы нырять с нее и плавать, вас ждут сказочные острова! Я кончил.
– Вы начитались Шекспира.
– Извините.
– Вы тоже должны простить меня за Белого Кита, жир которого горит в рассеивающих тьму здешних городов фонарях! Вы христианин?
– По Божьей милости, да.
– Тогда покой храните, судить покуда буду корабли и время назначать приливам и отливам…
Старый Мелвилл долго смотрел вдаль, затем обвел взглядом пропитанные солью стены таможни, никогда не слыхавшей иных звуков, кроме стука печати о бесчисленные формуляры уплывающих и приплывающих кораблей.
– Джек! – прошептал я еле слышно.
Мелвилл вздрогнул. Я затаил дыхание. Джек, набожный парень, прекрасный душой и телом, верный товарищ, с которым можно смело пускаться в любое плавание… А Готорн[58]? Что, если прихватить с собою и его? Каких бы разговорчиков мы наслушались! Он сделает нашу жизнь праздником, а Джек будет трогать сердца и услаждать взоры. Готорн – для шумной дневной суеты, Джек – для безмолвия ночи и бесконечных рассветов.
– Джек, – прошептал Герман Мелвилл. Разве он живой?
– Я мог бы дать ему жизнь.
– Так что же оно такое, эта ваша машина, Божье благословение или проклятье? Творенье Бога или языческие штучки Времени?
– Словами это не выразить, сэр. Это как центрифуга, которая отшвыривает годы, возвращая нам молодость.
– И вы действительно можете все это?
– И получить корону короля Ричарда? Да!
Мелвилл попытался встать на ноги.
– О боже… – Голос его упал. – Я не могу идти…
– Попробуйте еще раз!
– Слишком поздно, – сказал он. Я уже ни рыба и ни мясо… На суше – Стоунхендж, на море же – разверстая пучина. Но что же между ними? И где оно – это «между»?
– Здесь, – ответил я, коснувшись своей головы. – И здесь, – добавил я, коснувшись сердца.
Глаза старика наполнились слезами.
– О, если бы я действительно мог поселиться в этой голове и в этом сердце!
– Вы уже там.
– Я готов провести у вас день. – Он продолжал рыдать.
– Нет, капитан «Пекода», – сказал я. – Тысячу дней!
– Какая радость! Но постойте…
Я подхватил его под локоть.
– Вы отворили двери библиотеки и даровали мне глоток прошлого! Но стал ли я выше? Выпрямился? И голос больше не дрожит?
– Почти не дрожит.
– Руки?
– Руки юнги.
– Значит, оставить сушу?
– Да, оставить.
– Посмотрите на мои ноги… Разве я смогу сняться с этих якорей? Но все равно спасибо за чудо ваших слов, огромное вам спасибо…
В тысяче миль от меня увидел я старика, его рука поднимала и опускала, поднимала и опускала штемпель, ставила, и ставила, и ставила печать на таможенные бланки. Закрыв глаза, я пятился вслепую, пока не почувствовал на шее прикосновение крыльев. Я повернулся, и огромная бабочка подобрала меня.
– Герман! – крикнул я что было сил, но нантакетская таможня и причал уже исчезли из виду.
Подхвативший вихрь вынес меня совсем в другом времени перед домом, дверь которого открылась и закрылась за мной, и я увидел прямо перед собой невысокого коренастого человека.
– Как вы здесь оказались? – спросил он.
– Спустился по трубе, просочился под дверью. Простите, кто вы?
– Граф Лев Толстой.
– Автор «Войны и мира»?
67 
