очень нудно 
2 
Но теперь снова наступил октябрь. Такое бывало и раньше, и когда он думал о долгой зиме, его год за годом наполнял ужас перед бесконечными месяцами, когда бешеные метели замуруют его в доме, куда заманили его женщина и ребенок, которые к тому же его не любили. Были за эти восемь лет и просветления. Весной и летом можно было куда-нибудь поехать погулять, устроить пикник. Однако все это были безнадежные попытки разрешить неразрешимую проблему. Проблему человека, которого ненавидят.
Теперь наступила восьмая зима, и он понял, что все подошло к концу. Эту зиму ему не пережить. Словно какая-то кислота проела в нем с годами все ткани и в этот вечер достигла смертельного взрывного заряда, и всему теперь настанет конец!
Внизу отчаянно зазвенел звонок. Луиза пошла открывать. Марион, не сказав ни слова, побежала вниз встречать первых гостей. Раздались радостные возгласы.
Он подошел к лестнице.
Луиза помогала гостям раздеваться. Высокая и стройная, со светлыми, почти белыми волосами, она смеялась и шутила с детьми.
Он колебался. Что же это было? Годы? Или просто усталость от жизни? Когда же все это началось? Конечно же, не только с рождением ребенка. Однако это стало символом всех их несогласий. А его ревность и неудачи на работе довершили дело. Почему же он не сделал решительного шага, не собрал вещи и не ушел от них? Нет. Он не уйдет, пока не отомстит за все страдания, которые Луиза ему причинила. А так было бы слишком просто. Развод нисколько ее не огорчил бы. Просто настал бы конец невыносимой неопределенности. Если бы он был уверен, что развод доставит ей облегчение, он не развелся бы до самой смерти, назло ей. Нет, нужно, чтобы ей было больно. Может быть, как-нибудь отобрать у нее Марион? Через суд? Да. Именно так. Это будет самый чувствительный удар. Отобрать Марион.
— Привет всем! — он спустился по лестнице, и на лице у него засияла улыбка.
Луиза не посмотрела на него.
— Привет, господин Уайлдер!
Дети закричали и замахали ручками.
Около десяти часов вечера дверной звонок перестал звенеть, яблоки на дверях были обкусаны, розовые детские личики были насухо вытерты, скатерти были залиты пуншем и сиропом, и тоща он, хозяин, забрал вечер в свои руки. Он развлекал разговорами двадцать детей и двенадцать родителей, которым очень понравился сидр, специально приготовленный для них хозяином. Он устраивал игры „Прицепи обезьяне хвост“, „Запусти бутылочку“, „Музыкальные стулья“ и другие, и время от времени раздавался дружный смех. Потом, когда все огни в доме погасли и остались гореть только треугольные глаза тыкв, он скомандовал: „Тихо! Все за мной!“ — и пошел на цыпочках к подвалу.
Родители, державшиеся в стороне от маскарадной суеты, обменивались замечаниями, кивали на хорошего мужа, разговаривали со счастливой супругой. „Как хорошо он умеет ладить с детьми!“ — говорили они.
Дети с криками и визгом двинулись за ним.
— Подвал! — закричал он. — Могила ведьмы!
Снова визг и крики. Он притворился, будто бы дрожит от страха. „Оставь надежду, всяк сюда входящий!“
Родители захихикали.
Один за одним дети соскальзывали по скату, который Мич смастерил из гладкой крышки стола, в мрачный подвал. Сам он шипел, словно змея, и шептал им вслед страшные проклятья. Веселый шум голосов наполнил дом, тускло освещенный тыквенными головами. Говорили все одновременно. Все, кроме Марион. За весь вечер она не сказала ни слова. Весь восторг и радость она прятала внутри. „Маленький тролль“, — подумал он. Сверкающими глазками она смотрела на свой праздник, словно на вьющиеся перед ней ленты серпантина.
Настал черед родителей. С притворной неохотой они съезжали по короткому скату, а маленькая Марион стояла рядом, чтобы видеть все, чтобы быть последней. Луиза спустилась без его помощи. Он было наклонился, чтобы подать ей руку, но она уже съехала сама.
А наверху пустой дом молчал в свете свечей.
Марион стояла около ската. „Пойдем“, — сказал он и взял ее на руки.
Они расположились в подвале большим кругом. От далекой печи веяло теплом. Стулья стояли длинным рядом у каждой стены, двадцать детей визжало, двенадцать родителей разговаривало, Луиза была в самом дальнем конце. Мич остался с этой стороны, около лестницы. Он всматривался в темноту, но ничего не было видно. Все на ощупь нашли стулья, будто играя в жмурки. С этой минуты действие должно было происходить в кромешной тьме. Мич был ведущим. Пахло сырым цементом, слышалась детская возня и завывание ветра в октябрьском небе.
2 
