Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
35 
— Да-да…
— А шестьдесят лет спустя мои записи позвонят мне сами. Я, правда, не верю, что пробуду на Марсе столько лет. Просто мысль такая в голову пришла, замечательно ехидная мысль, средство убить время. Это действительно ты, Бартон? Ты — это я?
Из глаз старика текли слезы.
— Да-да…
— Я создал тысячу Бартонов, тысячу записей, готовых ответить на любые вопросы, в тысяче марсианских городов. Целая армия Бартонов по всей планете, покуда сам я жду возвращения ракет…
— Дурак! — Старик устало покачал головой. — Ты прождал шестьдесят лет. Состарился, ожидая, и все время один. И теперь ты стал я, и ты по-прежнему один, один во всех пустых городах…
— Не рассчитывай на мое сочувствие. Ты для меня чужеземец, житель иной страны. Зачем мне грустить? Когда я диктую эти записи, я живой. И ты, когда слушаешь их, живой. Но понять друг друга мы не можем. Ни один из нас не может ни о чем предупредить другого, хоть мы и перекликаемся через годы — один автоматически, другой по-человечески страстно. Я живу сейчас. Ты живешь позже меня. Плакать не стану — будущее мне неведомо, а раз так, я остаюсь оптимистом. Записи спрятаны от тебя и лишь реагируют на определенные раздражители с твоей стороны. Можешь ты потребовать от мертвеца, чтобы тот зарыдал?..
— Прекрати! — воскликнул старик. Он ощутил знакомый приступ боли, им овладела тошнота — и чернота. — Боже, как ты был бессердечен! Прочь! Прочь!..
— Почему был, старина? Я есть. Пока пленка скользит по тонвалу, пока крутятся бобины и скрытые от тебя электронные глаза читают, выбирают и трансформируют слова тебе в ответ, я остаюсь молод — и жесток. Я останусь молод и жесток и тогда, когда ты давным-давно умрешь. До свидания.
— Постой! — вскричал старик.
Щелк.
Бартон долго сидел, сжимая в руке онемевшую трубку. Сердце причиняло ему нестерпимую боль.
Каким это было безумием! Он был молод — и как глупо, как вдохновенно шли те первые годы одиночества, когда он монтировал все эти пленки, цепи, управляющие схемы, программировал вызовы на реле времени…
Звонок.
— С добрым утром, Бартон! Говорит Бартон. Семь часов. А ну вставай, лежебока!..
Опять звонок.
— Бартон? Говорит Бартон. В полдень тебе предстоит поехать в Марстаун. Установить там телефонный мозг. Хотел тебе об этом напомнить.
— Спасибо.
Звонок!
— Бартон? Это я, Бартон. Пообедаем вместе? В гостинице «Ракета», хорошо?
— Договорились.
— Там и увидимся. Пока!..
Дз-з-з-иин-н-нь!
— Это ты? Хотел тебя подбодрить. Выше нос, и так далее. А вдруг уже завтра за нами прилетит спасательная ракета?
— Вот именно, завтра. Завтра. Завтра. Завтра…
Щелк.
Но годы обратились в дым. И Бартон собственными руками задушил коварные телефоны со всеми их хитрыми-хитрыми репликами. Теперь они должны были вызвать его только после того, как ему исполнится восемьдесят, — конечно, если он еще будет жив. И вот сегодня телефоны звонят, и прошлое дышит ему в уши, нашептывает, напоминает…
Телефон!
Пусть звонит.
«Я же не обязан отвечать», — подумал он.
Звонок!
«Да ведь там и нет никого», — подумал он.
Звонок! Звонок! Звонок!
«Это будто сам с собой разговариваешь, — подумал он. — Но есть и разница. Господи, и какая разница!..»
Он ощутил, как его рука сама подняла трубку.
— Алло, старик Бартон, говорит молодой Бартон. Мне сегодня двадцать один! За прошедший год я установил голосовые устройства еще в двухстах городах. Я заселил Марс Бартонами!..
— Да-да…
Старик припомнил те ночи, шесть десятилетий назад, когда он носился сквозь голубые горы и железные долины в грузовике, набитом всяческой техникой, и насвистывал, счастливый. Еще один аппарат, еще одно реле. Хоть какое-то занятие. Остроумное, необычное, печальное. Скрытые голоса. Скрытые, затаенные. В те юные годы смерть не была смертью, время не было временем, а старость казалась лишь смутным эхом из глубокого грота лет, лежащих впереди. Молодой идиот, садист, дурак, не помышляющий о том, что снимать урожай придется не кому-нибудь, а ему самому…
— Вчера вечером, — сообщил Бартон двадцати одного года от роду, — я сидел в кино посреди пустого города. Прокрутил старую ленту с Лорелом и Харди. Ох, и смеялся же я…
35 
