очень нудно 
7 
У дверей своей парикмахерской, держа дрожащими пальцами ключ, стоял мистер Кросетти. Он не заметил, как они остановились.
Что их остановило?
Слезинка.
Блестящая слезинка катилась вниз по левой щеке мистера Кросетти. Он тяжело дышал.
— Кросетти, дурень! Что-топроисходит, ничегоне происходит, и ты плачешь, словно младенец! — Мистер Кросетти прерывисто вздохнул, шмыгая носом. — Чувствуете запах?
Джим и Вилл принюхались.
— Лакрица?
— Фиг-то. Сахарная вата!
— Я уже забыл, когда слышал его в последний раз, — сказал мистер Кросетти.
Джим фыркнул.
— Точно, есть запах.
— Вот именно, но кто-нибудь обращает внимание? Когда? Вот мой нос говорит мне: вдыхай! И я плачу. Почему? Потому что вспоминаю, как давным-давно мальчишки ели эту штуку. Почему в последние тридцать лет я ни разу не остановился, чтобы вспомнить и принюхаться?
— Вы заняты, мистер Кросетти, — сказал Вилл. — Вам некогда.
— Некогда, некогда. — Мистер Кросетти вытер глаза. — Откуда идет этот запах? Во всем городе никто не торгует сахарной ватой. Только в цирках.
— А что, — отозвался Вилл. — Это верно!
— Ну все, Кросетти больше не плачет. — Брадобрей высморкался и принялся запирать дверь своего заведения.
Пока он был занят этим, Вилл смотрел, как крашеный шест над дверью разматывает свой красный серпантин из ниоткуда, увлекая взгляд в другое никуда. Сколько раз Вилл в полдень стоял здесь, пытаясь размотать эту ленту, глядя, как она бесконечно рождается, крутится, исчезает, не исчезая.
Мистер Кросетти протянул руку к выключателю под вращающимся шестом.
— Не надо, — сказал Вилл. Понизил голос: — Не надо его выключать.
Мистер Кросетти посмотрел на шест так, словно только теперь открыл для себя его чудесное свойство. Тихо кивнул с увлажнившимися глазами.
— Откуда идет, куда уходит, да? Кто знает? Не ты, не он, не я. О эти тайны, господи. Ладно. Пусть себе крутится!
«Хорошо быть уверенным, — говорил себе Вилл, — что шест будет вращаться до утра, что лента будет разматываться из ниоткуда в никуда, покуда мы спим».
— Спокойной ночи!
— Спокойной ночи.
Они покинули мистера Кросетти, овеянного ветром с чуть уловимым запахом лакрицы и сахарной ваты.
Глава пятая
Чарлз Хэлоуэй поднес ладонь к двойным дверям бара — нерешительно, словно седые волосы на его руке, как чуткие усики, ощутили: что-то скользнуло мимо в осенней ночи. Возможно, где-то бушевали огромные пожары и языки жгучего пламени предупреждали его: ни шагу вперед. Или на здешний край надвинулся новый ледниковый период и за прошедший час студеная туша его уже накрыла миллион людей. Или же само Время струилось вниз в огромном сосуде, погребая все-все порошинками мрака.
А может быть, все дело было в человеке в черном одеянии, которого он увидел по ту сторону улицы через окно бара. Зажав под мышкой бумажные рулоны, держа в другой руке кисть и ведерко, человек этот теперь удалялся, насвистывая какую-то мелодию.
То была мелодия из совсем другого времени года, неизменно рождающая печаль в душе Чарлза Хэлоуэя. Вроде бы не ко времени в октябре она проникала в самое сердце, в какой бы день или месяц ни прозвучала.
- Я слышал звон на Рождество,
- Он плыл как гимн, как торжество
- Небесных сил,
- Он возвестил
- Добро и мир для всех людей!
Чарлз Хэлоуэй вздрогнул. Его вдруг посетило былое чувство жуткого восторга, когда хотелось и смеяться, и плакать при виде праведников, шествующих в канун рождества по заснеженным улицам в окружении усталых мужчин и женщин, чьи лица были покрыты грязью прегрешений, испачканы пороками, разбиты подобно оконным стеклам жизнью, которая вдруг наносила удар, убегала, пряталась и возвращалась, чтобы ударить снова.
- Все звонче звон, все громче глас:
- «Не умер Бог, он помнит вас!
- И Зло падет.
- И низойдет
- Добро и мир на всех людей!»
Мелодия стихла.
Чарлз Хэлоуэй шагнул через порог. Насвистывавший человек трудился вдалеке, взмахивая руками у телеграфного столба. Вот исчез в открытой двери какой-то лавки.
Чарлз Хэлоуэй, сам не ведая почему, пересек улицу, чтобы увидеть, как человек в черном наклеивает афишу внутри никем не занятого, пустого помещения.
7 
