Последние отзывы

  123  

Александра, пребывая в ужасе от перспективы кружиться день за днем по Вандомской площади, уже готова была вновь погрузиться в черное отчаяние, когда вспомнила о мадемуазель Матильде. Разве та не сказала ей в день свадьбы брата, что если ей понадобится спокойное местечко вдали от суеты, то она может в любое время заявиться к ней?

Решение было принято без излишних размышлений. Александра взглянула на часы, вызвала портье, поручила ему забронировать ей место на первый же ночной поезд, отходящий в Канны, и даже глазом не моргнула, услыхав, что это будет Средиземноморский экспресс. Она тут же попросила вынести из номера ее багаж и, боясь опоздать, вскочила в фиакр, кативший в направлении Лионского вокзала. Она лишалась возможности как следует познакомиться с Парижем, но так ли это существенно? Ей будет гораздо удобнее размышлять о происходящем в чудесном домике с видом на каннскую бухту!

Если бы она попыталась проанализировать свои чувства в те минуты, когда поезд набирал скорость, то обнаружила бы в своей душе скорее гнев, нежели горечь, и купе, как две капли воды похожее на то, в котором она ехала полтора месяца назад, никак не способствовало успокоению. Боже, как же она глупа! Отказаться от пылкой любви, от брака, который превратил бы ее в знатную европейскую даму, – и все ради мужа, который, как выяснилось, готов был с ходу от нее отказаться! Разве можно себе представить что-либо столь же смехотворное? Сегодня ее еще терзали кое-какие угрызения совести, однако сожаления она не испытывала – разве что о том, что не провела в объятиях Жана лучших часов жизни. Единственная перспектива, которая у нее еще оставалась, состояла в том, чтобы без шума возвратиться в Филадельфию или же обосноваться в каком-нибудь милом уголке Франции и ждать, пока пройдет достаточно времени… От такой грустной будущности трудно было не расплакаться, однако на сей раз у нее не оказалось слез – все были выплаканы раньше.

Тепло, разлившееся по телу благодаря коньяку, покачивание вагона и накопившаяся усталость убаюкали ее. Стюарду, принесшему ужин, пришлось ее будить. Рядом стоял Пьер Бо.

– Прошу меня извинить, миссис Каррингтон, но не соблаговолите ли, отужинав, выйти ненадолго в коридор, чтобы я мог разложить для вас постель?

– Разумеется.

Он уже собрался выходить, но она задержала его.

– Прошу вас, месье Бо, – молвила она с несвойственной ей мягкостью, – ответьте, кто едет в этом поезде?

– Никого, чье присутствие могло бы вас стеснить. В это время года мы редко перевозим пассажиров, принадлежащих к парижскому свету. Все они уже находятся на водах и на пляжах. Однако иностранцы встречаются. Ах, забыл: в соседнем вагоне едет граф Робер де Монтескью.

– Знаете ли вы, куда он направляется?

– В Канны, как и вы. Кажется, у него там родня.

– Благодарю вас.

– Приятного аппетита, миссис Каррингтон! До скорого! Если вам что-то потребуется, звоните, не стесняясь.

Александра уже не испытывала сильного голода. Ей нравился Монтескью, который мог скрасить дорогу, однако она пребывала сейчас в столь сумрачном настроении, что никого не желала видеть. Она опасалась его проницательности и вовсе не была склонна исповедоваться.

Тем не менее она расправилась с бульоном и приступила к выбранному по меню морскому языку. Все оказалось очень вкусным, однако она была не в состоянии испытывать удовлетворение от еды. Грех чревоугодия не позволял ей отвлечься от горестных размышлений, и даже замечательная груша «мельба» была проглочена, как лекарство. Хорошо еще, что она не скорчила гримасу. Зато она отдала должное половине бутылки шампанского, также доставленной из ресторана.

Пока проводник готовил ей постель, она смирно стояла в коридоре, пустом в этот час, когда все устремились в вагон-ресторан. За окнами поезда сгущались сумерки, деревни тонули в мареве летней ночи. Когда поезд сбавлял ход, она получала возможность полюбоваться вечерней жизнью глубокой провинции; Франция до сих пор оставалась для нее чужой, но это ее не слишком волновало. Она видела крестьян, отдыхающих на пороге своих жилищ: они раскачивались на стульях, болтали с соседями или просто наблюдали, как рассеивается дым из трубки. Летним вечером люди не жались к теплой печке, а старались подольше побыть в саду, во дворе фермы. Изменялся только антураж, люди же были все те же… Путешественнице они казались иллюстрациями из рассеянно перелистываемой книжки, к которым не проявляешь почти никакого интереса.

  123