Последние отзывы

  135  

– Я люблю тебя, Мари, – прошептал он, выдохнув эти слова из своего сердца. – Я никого не любил так, как тебя…

Дни, последовавшие вслед за этим, были днями, полными страстной, исступленной любви, пережитыми в обыкновенной гостинице, затерявшейся в городе, охваченном безумием революционной горячки. Иногда они выходили на улицу просто ради удовольствия побродить по городу, взявшись за руки, где-нибудь перекусить или поесть мороженого у Годэ на бульваре Тампль, прислушиваясь к воинственным отголоскам оркестра, который пытался заглушить звук скрипки трубами и барабанами, или прогуливались в садах Пале-Рояля, этого клокочущего кратера, где обычно заканчивался путь всех манифестаций – и серьезных, и шутовских. Здесь упражнялись воинственные роты Национальной гвардии: треуголки и униформа смешивались со светлыми платьями девушек. Но чувствовалось, что пламя войны разгорается. Уже было объявлено, что «отечество в опасности», и на перекрестках устанавливали трехцветные подмостки, откуда девушки и юноши агитировали противопоставить все свои силы, мужество и отвагу австрийским и немецким захватчикам, а также эмигрантам. На улицах братались, обнимались, горланили песни и даже слишком много пили, поэтому двое влюбленных, быстро устав от этого шума, стремились поскорее вернуться в прохладную тень своей комнаты, чтобы там любить друг друга…

Каждое утро Мари-Дус приезжала в тот час, когда во дворе просыпалась жизнь: шумели люди, грохотали дилижансы, выезжая в Криэль или Жизор. Она быстро поднималась по лестнице, наверху Гийом уже ждал ее. После первых поцелуев они завтракали, обмениваясь последними новостями. Платье и юбки Мари уже слетали с нее, стоило ей только переступить порог…

В конце дня Гийом, опасаясь, как бы с ней не случилось по дороге каких-нибудь неприятностей, провожал свою подругу до самого дома и оставался под окнами, вложив ногу в стремя, до тех пор пока за ней не закрывали дверь. После этого он возвращался к себе, а нередко присоединялся к Жозефу Энгулю и Лекульте, чтобы поужинать в ресторане, лишь бы поскорее пробежали часы, которые отделяли его от возвращения Мари-Дус…

Как-то утром – это было 24 июля – он ждал ее как всегда, но напрасно. Тогда он понял, что счастливое время прошло. Но слабая надежда еще теплилась в нем – может быть, какое-нибудь случайное событие задержало ее? Целый день он оставался в своей комнате, но она так и не появилась. Но пришла ее маленькая служанка, которая почему-то очень боялась его, и принесла записку – маленький клочок бумаги, на котором было совсем немного слов, но они жгли огнем: «Прощай. Не забудь меня… Мари».

Гийом понял, что пришло время уезжать. Он спокойно собрал свой багаж, написал два письма: одно – Жозефу Энгулю, другое – Жану-Жаку Лекульте. Затем попросил, чтобы ему дали счет. Была среда, и дилижанс на Валонь отбывал на следующий день в два часа дня, так же как и в пятницу и в субботу. Но как только Гийом подумал, что опять предстоит несколько дней подряд трястись в закрытом ящике на колесах по ухабистым дорогам в компании малосимпатичных людей, ему стало тошно. Он попросил, чтобы к завтрашнему утру ему приготовили почтовую лошадь. Конечно, за долгий путь верхом он больше устанет, чем в дилижансе, и тем не менее он решил, что ехать таким образом будет предпочтительнее, – ведь он окажется один на дороге, один со своей лошадью и воспоминаниями о навеки потерянной Мари-Дус. В ночь накануне отъезда, однако, он крепко спал.

К вечеру десятого дня пути на фоне мрачного сумеречного неба вдали показалась большая крыша Тринадцати Ветров, окруженная зелеными кронами столетних деревьев. Тоненькая струйка дыма поднималась, по всей вероятности, из кухонной трубы; неплохо было бы очутиться сейчас за столом перед тарелкой супа, рядом с заботливой Клеманс Белек. Именно о ней, как оказалось, он подумал в первую очередь, о ее радушной приветливости, доброте, о значительной доле нормандского здравого смысла в ее рассуждениях. Его лучшие и самые теплые семейные воспоминания были о том, как, сидя за большим столом, Гийом наблюдал, как Элизабет и Адам с кусочком хлеба в руках, взобравшись, словно воробышки, на камень у очага, внимательно следят за колдовскими действиями Клеманс вокруг плиты. И это были живительные воспоминания для больной души и усталого тела…

Если силуэт Агнес и возникал случайно в его памяти, он старался его прогнать. И не потому, что он узнал о ее неверности. Со времени отъезда у него было достаточно времени, чтобы проанализировать свои чувства: ранено его мужское самолюбие, задета гордость, но сердце его молчит. Оно целиком заполнено Мари и не знает, как поступить с Агнес. Теперь уже наступила его очередь твердо предложить ей вести благопристойную жизнь, достойную их детей и имени, которое она носит. Она не посмеет больше бегать по дорогам и валяться в пыли и опавших листьях, как какая-нибудь цыганка, иначе он будет вынужден закрыть ее в комнате на замок! В общем, Гийом относился равнодушно к ее устремлениям, но в настоящее время главное – представить Тринадцать Ветров счастливым домом ради подрастающего поколения.

  135