Последние отзывы

  164  

Молодожены виделись мало, замужняя Чирриди продолжала тосковать взаперти.

Наблюдая, как она чахнет, бледнеет и понемногу разучивается улыбаться, кастилец, скрепя сердце, отправил дочь в загородный дом к одной старухе, которой требовалась молодая скромная работница в плодовый сад на время сбора урожая.

В ее отсутствие, августовской порой торговец чудесами, возвратившись из города Мерва, привез в дом партию товара.

Среди прочих редкостей в его седельные сумки неведомым путем попала одна фигурка — размером не более детской куклы, искусно отлитая из древней бронзы. Сам торговец, как ни бился, не смог взять в толк, как она досталась ему. Фигурка изображала нагую темноликую женщину с круглыми расставленными, как вымена, грудями, мясистыми лядвиями и вывернутыми натруженными ступнями храмовой плясуньи. Была она черна, потому что являлась проходом сквозь пустоты как внутреннего, так и внешнего пространства, чернота ее содержала в себе все цвета мира, она поглощала все, что когда-либо было сотворено. Женщина была нага, потому что мы наги изначально, все исторгнуто наготою и в наготу канет. Над бровями разгневанной женщины помещалось третье отверстое око — так она проявляла свою зоркую неделимую власть над троединством времени — прошлым, настоящим и грядущим. Женщины была четверорука, как север, юг, восток и запад. В левой верхней руке она сжимала меч, которым отсекала сомнения и нити зримой жизни, в нижней левой руке помещалась оторванная голова — так она являла свою неумолимость, верхняя правая кисть соединилась лепестками в охранительном жесте, которому нет названия на человеческом языке, а изогнув нижнюю правую руку она потрясала жертвенным ножом — кхадгой. Все украшение нагой состояло из гирлянды черепов и подкрашенных алым литых цветов. Пляшущими крепкими ногами, она, словно давильщица гроздьев гнева в винограднике Сатаны, попирала труп цветущего юноши, украшенного и взлелеянного до предела телесной пышности, как тучный жертвенный телец, возложенный на вязанки погребального костра, окруженный лепестками пламени. А бесноватый язык дьяволицы, красный, как стручок жгучего мадьярского перца, был вывален далеко меж умащенных грудей, как у прожорливой висельницы или льва рыкающего, ищущего, кого поглотить.

К тому же бронзовое изображение постоянно сопровождал запах сандала, мускуса, пачули и камфары — этот запах фигурка сообщала всему, с чем соприкасалась, будь то пальмовый лист, в которую была завернута или руки любопытного покупателя.

Фигурка наводила на честных христиан такую оторопь и озноб, что никто не отважился ее купить, все советовали торговцу чудесами как можно скорее избавиться от черной пляшущей в ночи времени, но то ли по жадности, то ли по глупости, торговец не последовал разумным советам, будто назло выставил черную на самую лучшую полку своей лавки — так что под вечер косые рассеянные лучи солнца окрашивали ее в кровавый колер, как чистое вино.

Кто мог знать, что вместе с болиголовными ароматами и ночными кошмарами, статуэтка принесла в дом моровую язву.

Не прошло и пяти дней, как семья кастильца вымерла вся.

Встревоженные соседи поспешили спалить дом вместе с обезображенными мертвецами, опасаясь за свои жизни.

Когда, спустя неделю, ничего не подозревающая Чирриди пришла из загородного сада, чтобы навестить родню, взору ее предстало остывшее погребальное пепелище.

Плача, бросилась она с расспросами к двоим работникам, которые налегали на лопаты, роя яму в изгарной земле.

Работники ответили ей:

— Не приближайся к нам, несчастная. Быть может, ты тоже больна. Ступай, попроси помощи у монахинь или где тебе еще заблагорассудится, дай нам закончить работу. Хотя вряд ли в Ассизи найдется безумец, который откроет перед тобой дверь.

— Но зачем вы тревожите заступами пепел моих родителей и мужа? — спросила Чирриди.

— Мы ставим чумной столб, чтобы отметить это место, как нечистое. — сказали работники. Тут колокол возвестил полдень — и копатели отлучились на короткий отдых.

Чирриди все еще в слезах, упала на колеи, разгребая и просеивая пепел, словно своими мольбами и бесполезной работой слабых пальцев могла воскресить утраченных.

Среди угольев она натолкнулась на нечто твердое, поранила пальцы и вынула из хрупкой окалины фигурку женщины — та стала еще чернее, но ничуть не пострадала.

  164