Лёгкий, ненавязчивый романчик 
44 
«Если их будет двое, – подумал он, – все станет ровно вдвое сложней. Если не втрое». У него уже был такой опыт – там, в далеком омоновском прошлом…
Их послали брать некрупного, но весьма опасного авторитета. И поначалу все шло по плану. Парни взяли под контроль окна квартиры, в считанные секунды выбили дверь и, пробежав по комнатам, обнаружили искомое в спальне. В постели. С дамами. Двумя сразу.
Что-то скомандовал капитан, кто-то для острастки саданул дубинкой по огромному, в человеческий рост, зеркалу, и авторитет все понял верно и, сложив руки на поросшей седым волосом груди, продемонстрировал полное равнодушие к своей дальнейшей судьбе. А вот дамы…
Эти мегеры с визгом выскочили из кровати и в чем мать родила кинулись на капитана.
Пока их оттащили, они уже успели сорвать с офицера маску, выдрали порядочный клок волос и буквально исполосовали недавно женившемуся мужику все лицо своими острыми, словно заточенными ногтями.
Отец Василий, а тогда еще Мишаня Шатун, обалдело смотрел, как вырываются эти две роскошнотелые, полногрудые блондинки из рук его товарищей, и настолько выпал из реальности, что за наблюдением за трясущимися мягкими, округлыми прелестями чуть не позабыл про авторитета. Вот тогда он и пытался бежать.
Авторитета, конечно, взяли. Но Мишане потом изрядно досталось от начальства. Как, впрочем, нагорело и капитану, и даже тем двоим, что блокировали блондинок. Наверное, поделом. К такому тоже надо быть готовым.
Вода в душе перестала шуметь, и отец Василий внутренне собрался. Позволить подобной ситуации повториться вновь он не мог.
– А я люблю ва-енных! – пропела дама и, вытираясь полотенцем, прошла в спальню.
Было слышно, как она зашуршала чем-то шелковым, потом вздохнула и, обогнув огромную, видимо, созданную специально для подполковничьей любви кровать, направилась прямо к шкафу. Они в ужасе прижались друг к дружке и замерли.
– Еще люблю кру-тых…
Дверца открылась. Белая, с нежнейшей кожей рука с аккуратными розовыми ноготками ухватилась за плечики и потянула прикрывающую лицо священника мягкую ткань на себя.
Под французским пеньюаром показалось черное, страшное, заросшее дикой, необузданной бородой до самых глаз лицо.
– А-а? – выдохнула женщина.
Ее глаза стали круглыми и почти невменяемыми от ужаса.
– Заткни ей рот! – заорал Исмаил. – Я за ноги держать буду! Есть! Уже схватил!
Священник сглотнул и, не помня себя, кинулся закрывать своей огромной шершавой ладонью этот розовый, пухлый ротик.
– Мама! – взвизгнула женщина. – Ай! Ма-ма-а-а!!!
– Заткни ее! – заорал Исмаил. – Чего стоишь?!
Священник повалил пухлое, белое, еще влажное после душа тело на кровать и надежно прижал орущий ротик рукой. Стало тихо, и только дама продолжала дергаться, мычать и извиваться в четырех руках двух крепких, заросших, как медведи, полуголых мужиков. Ее глаза были полны дикого, нечеловеческого ужаса.
– И что дальше? – чуть не рыдая, спросил священник. Вот такого поворота событий он и опасался более всего.
– А я знаю?! – с отчаянием выкрикнул мулла.
– А чего тогда кричал? Заткни ее! Заткни ее!
– А что было делать?! Ты лучше подумай, куда ее засунуть!
Бедная женщина аж взмокла.
– В шкаф! Куда же еще? – сглотнул священник, изо всех сил стараясь не смотреть на это действительно роскошное тело. Ему было неловко за себя. – Должна поместиться…
Женщина почти теряла сознание от ужаса.
– Так, – распорядился немного взявший себя в руки Исмаил. – Ты держи ее, а я веревку какую-нибудь поищу.
– Успокойтесь, дамочка, – проговорил отец Василий. – Ничего мы вам не сделаем. Просто полежите в шкафчике, и все.
И тут она его укусила.
Никогда отец Василий не думал, что укус женщины может быть так болезнен. Он заскрипел зубами, чтобы не заорать, и с огромным трудом, чуть не оставив в этих перламутровых зубках кусок своего мяса, отодрал ладонь.
– Мама! – закричала женщина.
По батарее застучали. Отец Василий схватил подушку и, стараясь не задушить женщину совсем, быстро накрыл ей рот. Снова стало тихо.
– Что ж ты делаешь? – чуть не плача, спросил он. – Знаешь, как больно!
Женщина посмотрела ему в глаза с презрением и ненавистью и расслабилась. Наверное, сдалась. Или сделала вид, что сдалась. «Господи, прости меня, грешного! – взмолился он. – Не думал я, что так все обернется!»
* * *
Они ее вязали по всем правилам военного искусства.
44 
