Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
49 
Потому что у него, Берга, НЕ БЫЛО уже правой руки.
Прошелестел пакет, в который Свиридов бросил что-то темное и тщательно завернул. И Берг понял, что это за предмет. Боль и злоба внезапно придали ему такую силу, что он сумел как-то извернуться и вырваться из гибельного захвата Фокина. Что-то прошумело перед глазами, Берг вскочил и снова упал, покатился по скату крыши и…
Он хотел было закричать, но черный провал ночи за краем крыши внезапно лишил его сил. По лицу хлестнули ветки деревьев, и Берга притянуло к земле.
Удара он не почувствовал.
* * *
– Ы-ых… и не говори, Семеныч!.. – произнес известный в квартале алкоголик Кондрашкин, который совершенно соответствовал своей фамилии в том плане, что примерно раз в неделю напивался до такой кондиции, что его едва не прибирал кондратий. – Жись пошла звериная. Хоть раз в неделю, да менты заглядывают. А как будто им окромя меня и других забот… ик!.. нету. Это все баба моя, сука, наклика… наклю-ка… не нрррависси ей, видьте ли, шо пахнет от меня перегарно. И те менты, им больше ничего и нельзя, кроме как меня гонять. Заботятся о ны-рав-ственности, урррроды! Лучше бы этих паханов… пацанов… па-а..ганых потрясли! Одни бандюганы, и все ж с пистолетами. Вон, вишь, во дворе стоит ентот… жип. Жип – машина американтская.
– И японский бывает, – заметил Семеныч, тщедушный мужичонка, как будто родившийся от брака крысы и макаки резус, да и то, судя по всему, упомянутый брак оказался несчастливым. – Налетчики…
– Ы-их, мальчики… да вы налетчики… кошельки, кошельки да кошеле-чи-ки!.. – завыл Кондрашкин, и тотчас же из окна с криком «спать мешаете!» на него выплеснули, судя по запаху, содержимое ночной вазы. Хорошо, не угодило точно в цель, но брызги все-таки на долю парочки алкоголиков перепали. Кондрашкин вскочил и, яростно тряся кулаками, прохрипел:
– Ну, бля, ты, кудла… ща вот ка-ак подымуссь! Ща-ас как… Я…
– Тихо, не ори, – одернул его Семеныч, – а то мусоров дернут опять или еще хуже… горшком бросят, как в Игошку, который на днях подох. А у меня ищо полбутылки осталось!
При последних словах собутыльника Кондрашкин замолчал. Он допил порцию сивухи вместе с Семенычем, и они шепотом запели, невольно в точности продублировав соответствующую сцену из народного фильма:
– Па-ад крылом са-мо-лета… а-а чем-то поет… ззиленое море тайги!..
– Люблю я тайгу, – сказал Кондрашкин, допев. – Помнится, на охоту ходили… дед у меня… он один на медведя с голыми руками ходил. У него вообще с головой не в порядке было, – неожиданно присовокупил он. – Тут, видьте ли, дело не такое, штоб…
– Ты ночевать-то где будешь? – перебил его Семеныч.
– А хер его знает. Моя сказала, чтобы я под мухой не тово… даже не совался. Да ну ее! Я думал – шутит, пришел с именин Василия, а она мне сковородой по башке – хрррясь! В сарае буду ночевать! – заключил он.
– В сарае нельзя, – сказал Семеныч.
– Чего это?
– А там у Маруськи сегодня, кажись, банкет. Хахели ее ухажористые, бомжары вонючие, гуляют!
– А и пойдем к ним. А что вонючие, так это и ты… и мы с тобой, Семеныч, не благо-уха-ем, – старательно выговорил Кондрашкин.
– «Пойдем»! А хрен-то там – пойдем мы куда! Ты в прошлый раз Маруську послал? Послал. Генку ее послал? Послал. Челюсть Рите-дурочке сломал? Сломал. Так если ты и пойдешь, то только без меня. Я еще хочу, знаешь, пожить.
– Ы-ых!.. Есть идея, – сказал, мрачнеющий по мере того, как Семеныч разворачивал перед ним свиток его славных деяний, Кондрашкин. – Ночевать в подвале. Там тепло. Там, правда, крысы, но это ничего. Хуже моей бабы крысы нет! А меня крысы не трогают.
– И где же твой подвал?
– А вот… под ногами.
– Дык это ж канализационный люк!
– А не один хер, подвал или, значица, кана-ло…ли-ационный люк! Тебе чего – гостиницев надо, отелев всяких!
– Ладно, – проворчал Семеныч. – Все равно спать негде, а под дождем или в подъезде холодно. Давай… ррраз-два… па-а-ашла!
Алкаши отодвинули люк и глянули вниз. Оттуда действительно пахнуло влажным теплом. Или это им так показалось. По крайней мере, Семеныч не выказал недовольства, а Кондрашкин пропел:
– В выссоком терррему-у!..
И тут, ломая ветки, на них сверху полетело еще что-то. Судя по всему, гораздо более массивное, чем жидкость из ночного горшка. Кондрашкин разинул рот и, отскочив, навернулся через лавку и упал на мягкую землю палисадника. Семеныч задрал голову и остался недвижим.
49 
