Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
64 
Лаптев встал, подошел ко мне, схватил за руку и швырнул в кресло перед телевизором.
– Смотри! – крикнул он. – Это последний фильм, который ты видишь в своей жизни. Фильм документальный. В главных ролях – ты и Николаев, впрочем, что это я говорю, ты там выполняла роль даже не эпизодическую, а так – реквизит, не больше…
Он нажал на кнопку пульта, и по экрану запестрели полосы, потом появилась картинка – откуда-то сбоку со стороны окна тот самый кабинет Лаптева, в бывшем арбатовском театре. Камера располагалась таким образом, что в кадр попадало все пространство кабинета, на первом плане – профиль самого Лаптева, на заднем – дверь в кабинет.
Лаптев включил ускоренную перемотку, прогнал несколько кадров. Дверь в кабинет распахнулась, и в дверном проеме появилась я!
Боже, какая самоуверенная у меня была физиономия в тот момент!
Профиль Лаптева на экране шевельнулся. Его исказила злая гримаса. Лаптев оперся руками о стол и поднялся. Смотрел он на меня грозно, прямо-таки уничтожающе. Он даже открыл рот, собираясь, наверное, выдать мне порцию ненормативной лексики, ведь я нарушила его приказ – сидеть дома и ждать его дальнейших указаний, хотя дождаться я могла только милицейскую опергруппу.
Но вдруг Лаптев, так ничего и не сказав, захлопнул рот и шлепнулся на стул. За моей спиной в двери появился Николаев.
Судя по виду Лаптева на экране, для него это было потрясение – он смотрел на нас с Николаевым очень злобно.
Николаев слегка подтолкнул меня в спину, я сделала несколько шагов вперед и оказалась прямо перед столом глядящего исподлобья Лаптева. Николаев словно демонстрировал меня Лаптеву, как какую-нибудь диковинку.
Но Лаптев не сводил глаз с самого Николаева, ему было явно не до меня.
– Рад приветствовать вас с того света, Андрон Владимирович! – с порога заявил ему во весь рот улыбающийся Николаев.
А я, глядя на эти кадры, вдруг поняла, что помню далеко не все. Хотя раньше мне казалось, что я потеряла сознание сразу же, как только вошла в кабинет. Оказывается, это было не совсем так…
– Не понимаю ваших дурацких шуточек! – попробовал на экране телевизора возмутиться Лаптев, но, бросив взгляд на меня, тут же осекся.
– Да какие там шутки, дорогой мой коллега! – в чрезвычайно приветливом, но ироничном тоне продолжал Николаев. – Вы мне просто не поверите, какое это прелестное чувство – заново родиться и принять ваши поздравления с днем рождения!
Лаптев мрачно молчал.
– Надеюсь, вы, как и любой русский человек, свято чтите наши национальные традиции. – Николаев прошел по кабинету и уселся на край стола, возвышаясь над Лаптевым, а я, как дура, продолжала стоять перед столом, глядя, как на моих глазах разыгрывается какая-то гнусная комедия – действительно, как реквизит, правильно меня Лаптев обозвал.
– Впрочем, я не настаиваю, возможно, «русский» – только в паспорте у вас написано, – продолжал Николаев. – Так ведь и традиция, о которой я говорю, не такая уж и русская. Она скорее интернациональная. Но я думаю, вы в любом случае не откажетесь преподнести мне в день рождения скромный, маленький подарок… На зубок, так сказать… На один. И не дожидайтесь, пока я попрошу – на каждый. У меня их больше трех десятков…
Лаптев зло посмотрел сначала на меня, потом на Николаева.
– Можете не стараться, Юра, – заявил он. – При этой продажной твари…
«Это он про меня! – возмутилась я, глядя на экран. – Продажной! Вот скотина!»
– …я ни о чем серьезном с вами разговаривать не буду.
Николаев на экране прямо-таки расцвел в еще более благодушной улыбке.
Он слез со стола и прошелся по кабинету.
– Так разве это препятствие, Андрон Владимирович? – спросил он, и я, сидя в кресле и смотря на эти давно прошедшие события, почувствовала холодок между лопаток.
Я видела, как злоба исчезла с лица Лаптева и он мрачно улыбнулся.
Потому что Николаев, находившийся в этот момент за моей спиной, вдруг поднял руку с зажатым в ней пистолетом и рукояткой ударил меня по затылку.
Я отчетливо вспомнила, как в этот момент короткая вспышка боли пронзила мой мозг и все вокруг заволоклось черной пеленой.
Ноги у Лены Гуляевой на экране подогнулись, и она полетела на пол. Надо полагать, что самого удара об пол она, бедненькая, уже не почувствовала… Помню я, как болела у меня эта шишка на затылке! Вот сволочь Николаев! Так это он меня приложил! Союзничек!
Впрочем, я тут же опомнилась. Что это я?! Он же мертв уже больше года! Что это я на покойника обижаюсь? Нужно дальше смотреть, пока Лаптев не выключил запись…
64 
