Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
28 
Я потеряла интерес к передвижению пассажирских масс и, повернувшись к обладательнице толстенных линз, попыталась прочитать название книги, которую она держала в руках, а сама рассеянно смотрела в окно. Название закрывала ее рука, державшая книгу, и мне было видно только выписанное буквами помельче название серии – «Женский роман».
Женский роман! Трогательная история страстной романтической любви… Свидания… Признания… Первые поцелуи… Первые ласки… Ах, как бы мне хотелось, чтобы такая история приключилась в жизни со мною… Хотя какие к черту первые ласки после моего опыта работы с клиентами!
Ну, почему все, что происходит со мною, больше всего похоже на какой-то дурацкий детектив?
И тут меня словно током ударило! Ведь это же я – террорист!
Это же помидорный извозчик на меня настучал! Ну и сволочь! Отомстил по-мужски! За то, что справиться со мной не смог.
И царапину на щеке, наверное, продемонстрировал! Ну да! Представляю, что он там наплел! Стреляла в него – раз. Деньги забрала – два. Не сомневаюсь, что придумал он и «три», и «четыре»…
Теперь милиция прочесывает московские электрички на этом направлении. И ищет она не каких-нибудь абстрактных террористов, а именно меня, прекрасно представляя мою внешность.
Девушка среднего роста. Волосы длинные, вьющиеся, каштанового цвета. Лицо овальное. Лоб высокий. Разрез карих глаз слегка сужен, но в европейских пределах. Нос с еле заметной горбинкой. Губы узкие, длинные… Что еще? Уши? Их все равно не видно под волосами… В руках – дамская сумочка среднего размера…
Желтое платье! Я же в нем – как факел в темную ночь! Меня за километр заметно…
И чего же я дожидаюсь, продолжая сидеть так спокойно? Когда у меня пистолет в сумочке и нет никакой надежды, что милиционеры не обратят на меня внимание, не заметят, пройдут мимо.
Вот-вот откроется раздвигающаяся в стороны дверь из тамбура в вагон и…
– А какая следующая остановка, не знаете? – обратилась я к читательнице женского романа.
– Так Ухтомская, наверное, милочка… – у нее от рождения, что ли, взгляд подозрительным был? Или у меня уже крыша поехала и мне кажется, что меня все в чем-то подозревают?
– Ведь вы же видели, надеюсь, как мы только что Люберцы проехали!..
Ну мне-то откуда же знать, что это было – Люберцы или Голубцы какие-нибудь. Я же в окошко не смотрела, как она… Я думала… Нет, эта четырехглазая баба меня точно подозревает.
«Ну вставай же! Давно нужно бежать отсюда, а ты сидишь, как приклеенная!» – возмущенно говорил мне какой-то голос внутри меня.
И он был прав, черт возьми! Если меня схватят, у меня шансов выкрутиться не будет никаких. Происшествие с водителем помидоровоза – ерунда, в сущности. Но вот пистолет, это уже похуже. А еще они позвонят в Арбатов – и мне конец…
– Ухтомская? – я подскочила, как на иголках. – Так что же я сижу-то? Мне же выходить нужно!.. Заболталась я с вами…
И я быстро начала пробираться между пассажирами к двери. Только со стороны было не понятно, почему это я решила пробираться к дальней от меня двери, а не ближней. Мне-то мой выбор был очень даже понятен, потому что я спешила к двери, противоположной той, из которой должны были появиться милиционеры.
Колючий взгляд моей сверхбдительной соседки в очках с толстыми линзами сверлил мне спину. Электропоезд замедлил ход.
Неужели уже останавливаемся? Черт! Да почему же на мне такое яркое платье! Да и сама я – все мужики на меня оглядываются! Как же мне захотелось стать маленькой серенькой мышкой! Незаметной, не привлекающей ничьего внимания… Честное слово, я впервые в жизни испытала такое странное желание…
Я просто замирала от мысли о том, что поезд не успеет остановиться, а в тамбур войдут двое милиционеров и, увидев меня, обрадованно скажут: «Ага!» И сразу же крепко схватят меня за руки.
Зачем им меня за руки хватать? А я откуда знаю! Наверное, чтобы я не могла выхватить из сумочки пистолет и перестрелять их всех… двоих. Ведь их же двое мне сначала представлялось? Двое, кажется… А теперь почему-то уже – пятеро…
Стой! Ну стой же!.. Да останавливайся ты, что ли, в конце-то концов!
Наконец вагон остановился. Пневматические двери секунд пять подумали, потом зашипели, как убежавшее на плите молоко, и разъехались в стороны, освобождая мне выход на улицу. Я выскочила на перрон.
Дальше я действовала, не думая, повинуясь только инстинкту самосохранения, который в этот момент руководил моими поступками. Сами собой в моей голове возникали какие-то мысли, но это было скорее одобрение того, что я уже только что сделала, чем размышление о том, что необходимо предпринять.
28 
