Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
16 
В шкафу Ивонны висела желтая кожаная куртка и два мужских свитера грубой вязки, тоже, разумеется, желтые. Давным-давно, когда она еще не знала тайны этого цвета, Ивонне приходилось носить шелковую косынку и темные очки. Ее лицо знал каждый третий случайный прохожий, и каждый второй узнавал Ивонну, если она шла по улице, улыбаясь. Улыбка ее была похожа на натянутый лук.
На сцену она всегда выходила, одетая в длинное платье и неизменную свою улыбку. Чужие взгляды целовали безупречный изгиб ее губ. Голос был на втором месте после улыбки, смутно знакомый каждому слуху, прямой и беспощадный, как тисовая стрела.
Лицо Ивонны смотрело с растрепанных афиш на стенах домов, любимых игрушек бездомного ветра… Сама она ходила по улицам, запахнув желтую куртку поверх желтого свитера, улыбалась, хмурилась, смотрела на часы, заводила ни к чему не обязывающие разговоры за столиками открытых кафе, которые доживали последние дни перед мертвым сезоном. Ей все казалось, что собеседники знают, с кем говорят, но не позволяют себе даже намека на раскрытую тайну, словно свита, почтительно подыгрывающая королеве. Но в страхах своих Ивонна ошибалась. Никто не может запомнить лицо женщины в желтом.
К тридцати годам она разлюбила свое имя. Имя можно любить, пока оно звучит пойманным ветром в стеклянной бутылке, но нельзя, когда оно – всего лишь неровные белые буквы на черной бумаге. Ей предлагали руки, сердца, дома и деньги, но она отрешенно сметала сердца с деньгами в одну кучу, справедливо полагая, что не стоит внимания тот, кто любит тебя только за то, что ты – Ивонна.
Она хотела уехать на время в другую страну, чтобы узнать свою цену без имени и голоса, носить не желтое, а все, что вздумается, но боялась. В такие дни она несла свою улыбку как знамя, чувствуя, как смыкается за спиной строй щитов, и на каждом написано черным по белому: Ивонна… концерт… сегодня…
Она никуда не уехала. Тридцать четвертой зимой со дня рождения Ивонны человек, одетый в канареечно-желтый блейзер, дважды выстрелил в нее из зрительного зала. Никто не запомнил его лица.
Марат Марцион
Корпия
– А кого ты ненавидишь? – спрашивает Ли, когда они с М. выходят из сквера у ратуши и идут в сторону рынка. Немного опешивший М. замедляет шаг и потихоньку озирается по сторонам, словно рассчитывая найти кого-нибудь подходящего прямо здесь.
– Я стараюсь никого не ненавидеть, – говорит он в конце концов. – Плохое и незрелое чувство.
Ли хихикает.
– Ага, почти все эмоционально одаренные типы стараются при любой возможности прикинуться биороботами. Нет, правда. Наверняка ты считаешь, что без некоторых людей мир стал бы лучше.
«Сейчас? – думает М. – Или все же рано?» Но тут его взгляд нашаривает неподалеку нужный объект, и М. облегченно вздыхает: можно не врать, но и сказать пока не всю правду.
– Без них, наверное, – говорит он, кивая в сторону груды тряпья неподалеку от рыночных ворот. При внимательном рассмотрении тряпье превращается в неопрятно выглядящего человека, который сидит над выводком истощенных разномастных дворняг. Под ногами у него корзина, в ней бестолково копошатся грязные всклоченные щенки. Рядом красное пластмассовое ведерко с мелочью, на драном листе картона надпись: «Помогите на содержание животных».
– Собак? – моргает Ли.
– Ты же про людей спрашивал, – напоминает М. – Понимаешь, я ничего не могу сказать про этого мужика. Но я знаю, что большинство таких попрошаек плевать хотело на животных, и все эти милые песики, скорее всего, сдохнут через неделю-другую.
– Известный факт, – соглашается Ли.
М. косится на него, но Ли выглядит вполне серьезным.
– Если я действительно кого-то ненавижу, то вообще всех профессиональных нищих, – уточняет М. – «Нужна срочная операция, помогите». «Собираю деньги на похороны сына». «Умираю от голода, нужна помощь». И так – неделями. Месяцами. Годами, если регулярно менять место. И если среди них вдруг окажется честный человек, у которого случилась беда, ты не сможешь не подозревать его в обмане.
Ли не понимает этого, вот хоть убей не понимает. Зачем М. нужно морочить себе этим голову? Анджей однажды сказал, что терпеть не может рефлексирующих невротиков. Ли они скорее нравятся, но до чего им тяжело живется, боже ты мой. Пытаются решить одну проблему и головой и сердцем одновременно и удивляются, что их разрывает на части, как того хомячка.
16 
