Последние отзывы

  11  

Возвращаясь назад, встречаю капитана из соседнего — транспортного — батальона. Офицер смотрит на меня, хромающего, с недоумением. Ему непонятно, куда идет в такую рань боец с полными ведрами, а мне вдруг становится весело и хорошо. Капитан зевает и вообще с лица грустный, а я бодр и уже занят делом, и на волне молодого веселья мне приходит простое объяснение феномену мятых ведер. Вмятины делают нерадивые солдаты! В мятое ведро вмещается меньше жидкости! Дембель расслаблен, и в его голову часто приходят простые ответы на сложные вопросы.

Почти хохоча, замешиваю раствор.

Утро унылое, холодное, в корыто с раствором падает кленовый лист, набрякший водой; вокруг меня все сырое; с крыши, с голых веток падают капли. Год назад был такой же октябрь, и я печалился и тосковал по дому, а сейчас только ухмыляюсь. Мне осталось — от силы месяц.

Собственно, никто не заставляет меня работать в такую рань. Но спустя полчаса мимо меня, кладущего кирпичи, идет, грохоча сапогами, весь батальон, и не просто идет, а идет в столовую, на завтрак, восемьдесят с лишним человек, строем по четверо в ряд, с песней, в ногу, впереди — майор Кувалдин, сбоку — сержант Абрамян, — все должны видеть, что я уже работаю. Каждый пусть наблюдает трудовой пот на моем лбу.

Вы еще даже не пожрали — а я уже кладу третий ряд кирпичей.

Я дембель, мне не нужны приказы начальников. Я не беру под козырек, не кричу «есть!» или «так точно!». Я почти гражданский человек, мне сказали: иди и занимайся стройкой, я иду и занимаюсь. Работать начинаю на два часа раньше, чем все остальные, — но зато просыпаюсь, когда хочу и одеваюсь во что хочу.

Спустя время батальон передислоцируется в обратном направлении, от столовой в казарму, уже без песни (с утра сытому солдату не поется), — я же, не глядя на сослуживцев, уверенными постукиваниями рукоятки мастерка осаживаю очередной кирпичик, вспоминая классика: «Ди эрсте колонне марширт… Ди цвайте колонне марширт…»

Никогда особенно не любил Толстого. И ходить строем. Особенно в столовую. Особенно на первом году службы. Батальонная колонна формируется в соответствии с нашими веселыми военными порядками: в первых рядах идут салабоны, молодые солдатики, отслужившие несколько месяцев, их обязанность — громко ударять подошвами об асфальт, дабы производился слитный шум. Следом за салабонами в строй встают отслужившие год черпаки — им можно не топать, за них будут топать салабоны; черпаки периодически бьют салабонов сзади по ногам; наиболее жестокие и ловкие ухитряются попасть носком сапога точно в подошву впередиидущего салабона, отчего нога глупым образом подкидывается вверх; отвратительное ощущение.

За черпаками вразвалку шагают старые воины, деды. За их плечами — полновесные полтора отслуженных года. Старые воины не печатают шаг, не орут строевую песню, не бьют салабонов. Они устали, они считают уже не месяцы, а дни, оставшиеся до увольнения в запас. Иерархия простая: если мальчишка-салабон ведет себя неправильно, старый воин делает замечание не ему, а черпаку. Именно черпак, отслуживший полсрока, заставляет салабона вести себя в соответствии с неписанными правилами.

Что касается таких, как я — дембелей, — их вообще нет в строю. Я бросаю взгляд, искоса, и не вижу никого из своих друзей. Ни ефрейтора Сякеру, ни рядового Киселева. У дембелей свои дела. Дембеля не едят в столовой. У дембелей все налажено. Я, например, завтракаю тут же, в подсобке. Да, грязновато, и сыро, и столом служит колченогий табурет, покрытый газетой «Красная Звезда», — зато тихо и спокойно. Есть запасец чая, и кипятильник, и батон белого хлеба, и полпачки маргарина. И печенье даже.

У меня и плитка есть, и сковорода, могу и яичницу пожарить, и картошку.

Но сейчас я работаю. Положено уже три ряда кирпичей. Все кирпичи посчитаны, спешить некуда. Когда колонна скрывается за поворотом, я устраиваю большой перерыв.

Однако мне известна и другая ходьба строем, настоящая. В дни, когда батальон заступает в караул, мы идем охранять наш гарнизон, тоже строем, в ногу — и в такой момент никто никого не бьет по подошвам и спинам. Мы идем охранять наши самолеты, наши склады с ракетами класса «воздух-воздух», наш керосин, наши свинарники, наше всё. Тогда шагаем — тридцать — сорок бойцов, все с карабинами, — и каждый мечтает, чтобы ночью именно на его объект пробрался вор. А лучше — шпион. Оружие возбуждает нас. Один солдат с карабином — уже серьезное дело, а если нас три десятка и мы идем строем, — хочется чего-то особенного. Не войны, но, например, скоротечного огневого контакта. Боя. Не крови, не стрельбы — мы не дети, в конце концов, — хочется, чтобы кто-нибудь плохой увидел тридцать одинаковых зеленых фигур и тридцать направленных в него стволов — и понял, что мы не шутим.

  11