Последние отзывы

  16  

— Как ты думаешь, в сельве его можно увидеть? — спросил я, заказав еще рюмку коньяка.

— Ну, он там, конечно, водится, — отвечал Гонсало не слишком уверенно. — Но кто же может знать заранее, что он увидит в сельве? Знаешь, — он наклонился поближе и понизил голос, — я ведь никогда не был там, в Мисьонесе. Я человек городской. Про Нью-Йорк могу тебе рассказать более или менее всё, а про сельву врать не хочу.

Смена у него закончилась, он закрыл бар, потушил свет, и пора было отправляться к себе. Уснул я сразу, не успев даже пролистать в памяти свой первый день в Буэнос-Айресе.

* * *

Через несколько дней, ближе к вечеру, я снова подлетал к Буэнос-Айресу. Самолет был маленький и уютный, местной компании со смешным именем «Лапа». Я вообще-то боюсь высоты, но этот самолет летел так низко, не спеша, так уютно тарахтел, что было совсем не страшно. Кончилась пампа, и под крылом потянулся город. На закате он был необыкновенно хорош, мы летели над белоснежными домами, деревьями, черепичными крышами, парками… Когда самолет, мягко подпрыгнув, побежал по полосе, я подумал "Вот мы и дома" и сам удивился такой мысли.

Просто странно, какой это был маленький аэропорт, совсем крохотный и провинциальный в таком огромном городе. Никто не торопился, в единственном зале играла тихая музыка, девушки стучали каблучками…

Я с сожалением вышел наружу и окунулся в теплый, влажный воздух. Пахло водой — через дорогу начиналась Ла-Плата. Я перешел на другую сторону, закурил и облокотился на шершавый парапет. После трехдневного перехода через сельву, после водопадов, после сплава по реке хотелось просто посмотреть на спокойную воду.

Где кончалась река и начиналось небо — было непонятно. Сначала я решил, что нашел горизонт, но потом увидел, что чуть выше его ползет кораблик, почти неразличимый в закате. Я поразмышлял — откуда и куда он идет, что везет, но ничего не придумал, бросил окурок в реку и пошел ловить такси, перебирая в памяти беспорядочную россыпь, оставшуюся от последних дней.

Карпинчо определенно скрывался от меня. Бразильский проводник Феликс пожимал растерянно плечами: "Вот здесь они всегда бродят… и здесь…" Потом он принимался плести разные истории: о том, как уровень воды поднимался на тридцать метров выше ординара и все аргентинские сооружения вдоль реки снесло, а бразильские выстояли, или как террористы взорвали генератор на электростанции Итайпу и девушек из стрип-клуба в наступившей темноте украли парагвайские кадеты, и тому подобное. Мне показалось, что он нарочно ведет нас куда-то не туда, но проверить я не мог, потому что карта была только у Феликса. В конце концов мы дошли куда хотели и распрощались, похлопав друг друга по спине.

Таксист оказался философом. Я спросил, не портеньо ли он, и получил ответ, что да, но в несколько более широком смысле. Ведь портеньо означает просто жителя порта, а он родом из Колонии, что в Уругвае.

— А как живут люди в Колонии? — я знал об этом городе, на другом берегу Ла-Платы, но почему-то никак его себе не представлял — только в виде названия на карте.

Таксист сделал неопределенно-широкий жест свободной рукой.

— Люди везде живут одинаково, — ответил он, вильнув в сторону от встречного такси. — Здесь, в Буэнос-Айресе, они, может, слишком много думают о смерти. А так — всем нужно одно и то же.

Я осторожно полюбопытствовал, что именно. С такими вопросами никогда не знаешь, на кого попадешь — в прошлом году как-то я встретил антиглобалистку, и хорошо начинавшийся вечер оказался скомкан.

— Ну, я не говорю про деньги и женщин, — начал таксист. — Без этого жизни вообще нет. А когда она есть, то человеку нужна Великая Идея.

Я прикинул, что ехать осталось недолго, и, может, до Че Гевары мы дойти и не успеем.

— А идея, — продолжал Мигель (так его звали, если верить бумажке, висящей на спинке сиденья), — может быть любой, но главное — не слишком простой.

— Например?

— Например, — отвечал Мигель, — мой дед со стороны матери мечтал попасть в Антарктиду. Но из Уругвая туда попасть было нельзя. Он переехал в Аргентину, добрался до Огненной Земли, а там ввязался в драку и зарезал какого-то гаучо. Его хотели расстрелять, но свидетели оказались благородными людьми и признались, что он оказался там случайно. Дед отсидел в тюрьме три года, потом его освободили по амнистии в честь вступления в должность нового президента. Он поехал домой, и в Буэнос-Айресе, пока ждал парома в Колонию, увидел фрегат «Сармьенто», нанялся к ним матросом, и через месяц уже был в Антарктиде. Это был последний рейс "Сармьенто"! — закончил водитель торжественно.

  16