Последние отзывы

  108  

Себастьян не сумел бы сказать этого словами, но он чувствовал: господь глубоко прав, стирая человечество с лица земли. Но времени на бесплодные переживания у него не оставалось. Ибо срок близился, и он просто обязан был привести все в порядок до наступления Страшного суда.

Первым делом этой же ночью он взялся за сушняк. Лишенные полива деревья пострадали весьма серьезно, и чего-чего, а дров здесь теперь было столько, что хватило бы топить весь дом Эсперанса две или три зимы.

Через несколько дней напряженного труда настала очередь клумб, и за несколько следующих суток Себастьян тщательно перекопал их все, попутно очищая землю от гильз, пуговиц и битого стекла.

Затем он восстановил все до единой тропинки в саду. Затем — очистил ручьи. Затем, уже в декабре, — выкорчевал оставшиеся от платановой рощи пни. И только тогда разрешил себе приостановиться, чтобы обдумать новую ситуацию.

Он уже видел все недостатки своего сада. Когда-то давно, два года назад, он ему казался идеальным, но теперь Себастьян чувствовал себя достаточно сильным и взрослым, чтобы признать, что все это не то. Да, местами сад был довольно удачен, а участок сеньоры Тересы и вовсе можно было назвать шедевром, но в целом сад не оставлял особого впечатления. В нем не было главной идеи, некоего «ствола», от которого могли бы расти менее значительные части.

Себастьян снова набрал камней и кусочков мха и прямо на господской террасе выложил уменьшенную в сотни раз модель усадьбы, сел перед ней и стал думать. Ему до смерти было жалко ломать уже сделанное, но он понимал, что без коренной переделки не обойтись. Но время шло, а подходящей идеи все не находилось. И когда выпал снег, садовник признал, что помочь ему может лишь господь бог.

Он открыл господский флигель, растопил печь, тщательно, с мылом, точно так же, как делали это господа, вымыл руки, с некоторым трепетом сел за господский стол и положил перед собой толстую, недоступную для простого народа господскую Библию — одну из тех, что стояли на бесчисленных полках. Набрал в грудь побольше воздуха, зажмурился и… раскрыл где-то в середине. Долго не решался посмотреть, а потом осторожно приоткрыл один глаз и обомлел.

Со страницы на него смотрел человек без кожи.

Себастьян однажды уже видел, как марокканцы снимали кожу с попавшего в плен республиканца, но то, что господь предвидел эту человеческую страсть и заставил своих пророков отобразить ее в одной из своих библий, для него было новостью.

Он перевернул еще одну страницу, и еще одну, и еще… И отовсюду на него смотрели человеческие кости и человеческие внутренности, разрезанные пополам глаза и распиленные вдоль и поперек черепа.

Себастьян поежился. Кое-что из этого он бы сумел, как тогда… с полицейским, но далеко не все… далеко…

***

Все господские библии он сумел просмотреть недели за две, и полезного отобрать удалось невероятно много — целых шесть книг. В пяти из них было просто невероятное изобилие картинок и фотографий самых разных садов и парков, а в шестой — самой ценной — на детальных, тщательно прорисованных картинках изображалось создание Адама и Евы, приход Христа, мучения святых, конец света и в конце — самое главное:

устройство рая, ада и лежащего между ними чистилища.

Себастьян просидел над этой картиной часа три и понял, что у него уже есть идея. В его саду, как и на картине, тоже было некое подобие райских областей с сеньорой Долорес на самом верху и сеньорами Тересой и Лусией чуть ниже. Было готово и своеобразное «чистилище» с уже похороненными капитаном Гарсиа и старым полковником и пока еще живым Сесилом Эсперанса. А была и наихудшая область — там, в гроте.

Понятно, что такое деление было условно, — Себастьян искренне любил каждую частицу своего сада. Кроме того, он пока не создал ничего по-настоящему верного для юной сеньориты Долорес и ее кузена Пабло, и уж совсем ничего пока не сделал для себя. Но общую структуру будущего Эдема садовник уже прозревал.

***

Около месяца Себастьян бился над садом изо всех сил. Он почти не спал и, хотя ел так много, что вскоре мышей в опустевшем доме почти не осталось, высох, как самшит, и порой путал от усталости самые простые вещи. И все равно, работы оставалось так много, что он чувствовал: отложи господь свой Страшный суд хоть на двадцать лет — не успеть. И когда он вдруг начал ловить себя на малодушном желании обойтись меньшим трудом, сделать все попроще, стало ясно, что так дальше нельзя.

  108