Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
23 
* * *
- Все живое особой метой
- Отмечается с ранних пор.
- Если не был бы я поэтом,
- То, наверно, был мошенник и вор.
- Худощавый и низкорослый,
- Средь мальчишек всегда герой,
- Часто, часто с разбитым носом
- Приходил я к себе домой.
- И навстречу испуганной маме
- Я цедил сквозь кровавый рот:
- «Ничего! Я споткнулся о камень,
- Это к завтраму все заживет».
- И теперь вот, когда простыла
- Этих дней кипятковая вязь,
- Беспокойная, дерзкая сила
- На поэмы мои пролилась.
- Золотая словесная груда,
- И над каждой строкой без конца
- Отражается прежняя удаль
- Забияки и сорванца.
- Как тогда, я отважный и гордый,
- Только новью мой брызжет шаг…
- Если раньше мне били в морду,
- То теперь вся в крови душа.
- И уже говорю я не маме,
- А в чужой и хохочущий сброд:
- «Ничего! Я споткнулся о камень,
- Это к завтраму все заживет».
Февраль 1922
Литературный стол был чрезмерно обутылен. Оркестр играл беспрерывно. Рядом был А. Толстой. Напротив – Н. Крандиевская и Есенин… Она что-то говорила… Но Есенин не слыхал. Он вскидывал головой, чему-то улыбался и синими глазами смотрел в пьяное пространство…
Я сказал Есенину:
– Чего вы уставились?
Дальше должна была быть брань, драка, бутылкой в голову. Но Есенин улыбнулся тихо и жалобно… И сказал, протягивая руку:
– Я – ничего. Я – Есенин, давайте познакомимся…
Средь цветов и бутылок Есенин, облокотившись на стол, стал читать стихи. За столом замолчали, наклонившись к нему.
Когда Есенин читал, я смотрел на его лицо… Такие лица бывают хороши в отрочестве. Сейчас оно было больное, мертвенное, с впалым голубым румянцем. Золотые волосы и синие глаза были словно от другого лица, забытого в Рязани…
Он казался скакуном, потерявшим бровку и бросившимся вскачь целиной ипподрома. Я заказал оркестру трепак. Трепак начался медленно, «с подмывом». Мы стали просить Есенина. Он прошел несколько шагов. Остановился. Улыбнулся в пол. Но темп был хорош. И Есенин заплясал. Плясал он, как пляшут в деревне на праздник. С коленцем. С вывертом.
– Вприсядку, Сережа! – кричали мы.
Смокинг легко и низко опустился. Есенин шел присядкой по залу. Оркестр ускорял темп, доходя до невозможного плясуну. Есенина подхватили под руки. Гром аплодисментов. И мы опять пришли к столу, где в тортах стояли окурки и цветы валялись, как измятые лошадьми…
Толстой с Крандиевской уехали… Я шел, качаясь, пустым залом… И вместо комнаты, где сидели мы, – вошел, где лакеи составляли посуду. Тут на столе сидел Есенин. Он сидя спал. Смокинг был смят. Лицо – отчаянной бледности. А сидел так, как в ночном у костра сидят крестьянские мальчишки, поджав под себя ноги.
Роман Гуль
* * *
- Не ругайтесь! Такое дело!
- Не торговец я на слова.
- Запрокинулась и отяжелела
- Золотая моя голова.
- Нет любви ни к деревне, ни к городу,
- Как же смог я ее донести?
- Брошу все. Отпущу себе бороду
- И бродягой пойду по Руси.
- Позабуду поэмы и книги,
- Перекину за плечи суму,
- Оттого что в полях забулдыге
- Ветер больше поет, чем кому.
- Провоняю я редькой и луком
- И, тревожа вечернюю гладь,
- Буду громко сморкаться в руку
- И во всем дурака валять.
- И не нужно мне лучшей удачи,
- Лишь забыться и слушать пургу,
- Оттого что без этих чудачеств
- Я прожить на земле не могу.
1922
* * *
- Я обманывать себя не стану,
- Залегла забота в сердце мглистом.
- Отчего прослыл я шарлатаном?
- Отчего прослыл я скандалистом?
- Не злодей я и не грабил лесом,
- Не расстреливал несчастных по темницам.
- Я всего лишь уличный повеса,
- Улыбающийся встречным лицам.
- Я московский озорной гуляка.
- По всему тверскому околотку
- В переулках каждая собака
- Знает мою легкую походку.
- Каждая задрипанная лошадь
- Головой кивает мне навстречу.
- Для зверей приятель я хороший,
- Каждый стих мой душу зверя лечит.
- Я хожу в цилиндре не для женщин —
- В глупой страсти сердце жить не в силе, —
- В нем удобней, грусть свою уменьшив,
- Золото овса давать кобыле.
- Средь людей я дружбы не имею.
- Я иному покорился царству.
- Каждому здесь кобелю на шею
- Я готов отдать мой лучший галстук.
- И теперь уж я болеть не стану.
- Прояснилась омуть в сердце мглистом.
- Оттого прослыл я шарлатаном,
- Оттого прослыл я скандалистом.
1922
23 
