Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
112 
– Пошли, ребята! – приподнялся Гирс. – За царя! За Родину! За веру! Впере-од!
Матросы взревели, поднялись во весь рост и посыпались с кирпичной баррикады вниз – навстречу врагу.
Они столкнулись, как сталкиваются на полном ходу два железнодорожных состава, – круша, сметая и прихотливо выворачивая и разбрасывая в стороны вражеские ряды. Гирс вскочил и приложил бинокль к глазам.
– Черт! А это еще кто?!
В самой гуще, в самой свалке, с крестом в руках стоял священник. Серый от пыли и грязи, с черным от копоти лицом, он что-то говорил и говорил, а потом вдруг заплакал и начал крестить всех – и русских, и китайцев.
– Норвежец, – напряженно произнесли сзади, и Гире резко обернулся.
– Это норвежский миссионер, – повторил Евреинов, – у него два дня назад что-то с головой случилось. Сначала плакал, а потом ушел. Так и бродит.
– Этого нам еще не хватало… – пробормотал Гирс, но спохватился и замахал руками. – Давай, ребята! Круши косоглазых!
Матросы взревели и усилили напор, а Гирс опять обернулся.
– У нас хоть водка осталась?
Евреинов печально покачал головой.
– Спирт выдавать придется.
– Спирта Корсаков не даст, – возразил Гирс, – у него и так морфий кончился, только спиртом раненых и потчует, чтобы не кричали…
И тут китайцы дрогнули. Черт его знает, в какое мгновение это произошло, но переменилось все и сразу, и Гирс крякнул, сунул Евреинову свой бинокль и лихо скатился на заду с баррикады.
– Куда вы, Михаил Николаевич?! – тревожно окликнул посланника Евреинов.
– За ханшином! Тут недалеко лавка китайская есть; авось на штыках прорвемся!
* * *
Кан Ся не без труда уклонился от направленного ему в грудь русского штыка и прижался к стене. Русские наступали, а потом с баррикады на заду скатился офицер, и матросы вообще озверели.
«Опасна мысль… – как заклинание, повторял и повторял Кан Ся услышанное от Учителя Чжан Чунфа. – Но разве они о чем-то думают?»
Добрую неделю подряд он заглядывал в глаза и тех и других, а ни одной мысли в них так и не прочел. Китайцы-христиане просто боялись; солдаты генерала Дун Фусяна были исполнены злобы и надежды уцелеть. Русские матросы источали нетрезвый гнев, и только мысль, которая руководит этими столь разными людьми, так и оставалась неуловимой. Дав еле заметный толчок гигантскому водовороту событий, исходная идея, от которой все и началось, вдруг исчезла, будто ее никогда и не существовало.
Кан Ся посторонился, и мимо с воплями промчались побросавшие оружие и теперь просто спасающие свои жизни китайские солдаты, а за ними – жаждущие крови, дышащие яростью и перегаром матросы.
Кан Ся хмыкнул и неторопливо тронулся вслед исчезнувшим в дыму бойцам. Да, наверное, в основе этой войны лежат мысли императрицы Цыси о вечном сохранении своей личной власти. Есть там и мысли иноземных сановников о приобретении новых земель и портов. Но разве разожжешь этим войну? Разве откликнется хоть кто-нибудь на подобный призыв?
– Михаил Николаевич! Ханшин! Я нашел!
Кан Ся прищурился. Сквозь дым просвечивала фигура матроса с бутылкой, но выглядела она одинокой и несчастной.
– Брось его к черту, Гниненко! – отозвались из дымного марева. – Давай быстрее сюда! Тут поинтереснее…
Наверное, еще глубже упрятана и еще сильнее действует мысль о собственном национальном превосходстве. Варвары думают, что они самые сильные; китайцы – что они самые важные… Но и все! Заставить обычного человека из толпы отдать за это свою бесценную лично для него жизнь? Кан Ся саркастически хмыкнул: нет, не получится.
– Раз-два-а-а… Взя-али!
Кан Ся заглянул за угол. Матросы под руководством все того же офицера с крестом на груди дружно взяли на плечи узкую, но увесистую медную пушку – из тех, что выставляют лавочники в своих витринах… для красоты.
– Она же старая, Михаил Николаевич! Разорвет ее к черту! Давайте лучше ханшина наберем!
– Отставить, Гниненко! – осадил пораженца офицер. – Тебе лишь бы ханшин жрать!
«Мысль не может быть опасна, – понял Кан Ся, – мысль – это всего лишь инструмент, вот как эта пушка, но что тогда движет миром? Кто решает, что пушку пора зарядить?»
И тогда он увидел священника. Черный от копоти и брызг застарелой крови, отчаянно вращающий белками безумных глаз, он подошел к Кан Ся и перекрестил его огромным серебряным крестом,
– Не надо, отец, – отвел его руку Кан Ся, – я не верю в святой дух.
112 
