очень нудно 
197 
«Словарь театральных терминов» – читаю на обложке и хвалю:
– Очень хороший. Увидишь, тут много других слов, кроме «ебать». Мамой клянусь.
Мы извилисто бредём к Лубянке, болтая о фестивале.
Я жалуюсь, что в этот раз смотрю только то, что нравится.
– Это неправильно, – говорит чёрный человек.
Я соглашаюсь – так и есть. Это неправильно – видеть только то, что и так знаешь. Иногда невредно пускать под пустынные своды черепа чужие мысли. Чуждые. Некомфортные.
В этом и смысл – сменить хоть ненадолго точку сборки. Увидеть другими глазами.
– Что это есть – новый театр? – горячится в ораторском раже Жан-Луи. – Новый театр – это п-ф-уй, ничего! Театр всегда как всегда! Одни – представлять, сочинять, петь, другие – смотреть, смеяться, плакать! Всегда как всегда! Старый…
– Точно. Старый клоун борозды не испортит, – несколько некстати говорю я.
Мне жаль смотреть, как мучается Жан-Луи, стараясь орально донести до меня всю боль своего сердца.
– Что это – русский поговорка? – Жан-Луи сбивается с темпа, останавливается под фонарём, мучительно морщит лоб. – Я учил её в учебник. Она про другое.
– Про другое, – легко соглашаюсь я. – Прости, что перебила. Но… ты понимаешь… Что толку говорить о театре?
– Да! – снова оживляется Жан-Луи. – Театр не надо говорить, театр надо делать! Как любовь!
Он резко делает пируэт; в неверном, зыбком свете фонарей и отблесках витрин брусчатка у него под ногами отсвечивает, как чешуя дракона.
Я смотрю, как он отплясывает на драконьей спине Кузнецкого Моста, французский жеребец, святой Георгий, и мне становится жаль нас обоих, так жаль.
Господи, движенец и художник, две бессловесные твари, две рыбы, бьющиеся в сетях чужих, почти незнакомых языков, решили перетереть за искусство!
«Где же наш театральный критик, – с тоской думаю я, – наш чахлый умник, уж он-то наговорил бы нам сейчас о театре – нового, интересного, даже парадоксального. А мы, косноязычные животные, что мы можем сказать друг другу, кроме честных банальностей, кроме правды “от сердца”?»
Слепцы о слоне. Театр – это движение. Театр – это цвет. Театр – это смысл…
Чёрный человек внезапно оказывается близко, слишком близко, как ночное небо, слишком большой, слишком тяжёлый, слишком жаркий для такого холодного даже летом города.
– У тебя глаза зелёный и жёлтый. Как у змеи, – говорит он тихо. – Petite dragon. Дышать огнём. Губить людей.
– Dragon de vertu, – отшучиваюсь я, ныряя ему под руку, уклоняясь, как безоружный фехтовальщик в драке, увлекая его дальше, дальше, пусть смотрит на мою Москву, не на меня.
Забирая в сторону от Красной площади, идем к Большому Москворецкому, долго стоим, глядя в тёмную, далёкую воду.
Сквозь привычный уже, плотный ночной шум, как сквозь войлок, назойливо пробивается какой-то посторонний, но смутно знакомый звук, я прислушиваюсь, стараясь вспомнить – что это? – и начинаю хлопать себя по карманам. Это телефон. Мой телефон.
Нахожу трубку с десятком неотвеченных вызовов, перезваниваю:
– Ололо. Привет. Прости. Я не слышала. Да. Да, собираюсь. Скоро. Ну, как хочешь… А ты где? У «Новокузнецкой» через двадцать минут. Хорошо, давай. Пока-пока…
– Это у тебя муж? – Чёрный человек не отрывает взгляда от воды.
– Вроде того. Он за мной приедет, пошли. Отвезём тебя к гостинице.
Мы спускаемся по лестнице, зацепившись друг за друга мизинцами. Как дети.
Жан-Луи начинает что-то рассказывать – быстро-быстро, так, что от меня ускользает не только смысл, я перестаю различать отдельные слова, всё сливается в мелодичное, густое мурлыканье, но я не останавливаю его – зачем?
Я иду рядом и думаю – если он отнимет руку, закроет глаза и заткнётся – я его потеряю.
– Ты не похожа, что у тебя есть муж, – сварливо говорит Жан-Луи.
– У меня нет мужа. У меня есть мужчина. Бойфренд. Понимаешь?
– Бойфренд – это несерьёзно. – И снова начинает раздражённо мурлыкать, набирая обороты.
А я впервые, наверное, за последние пять лет, с острым сожалением думаю, что бойфренд – это серьёзно, о самурайской чести, которую мне, вероятно, имплантировали взамен утраченной девичьей.
«Лучше бы сиськи», – думаю я.
Украдкой оглядываю чёрного человека. Он мне нравится. Мне всегда нравились мужчины, обладающие качествами хороших служебных собак.
Силой. Надёжностью. Свирепостью.
И хотя этот больше похож на кота, а пахнет так и вовсе белочкой, я знаю, что он хорошая собака. Хорошую собаку сразу чувствуешь.
Но ведь я тоже – хорошая собака.
Поэтому я не дёргаю его за руку, не сворачиваю к набережной и не выключаю телефон, мы идем к «Новокузнецкой», две хорошие собаки, одна из которых склоняется к мысли, что быть маленькой сучкой временами гораздо проще.
У метро вижу знакомую машину, знакомый силуэт рядом, говорю – о! За нами уже приехали!
Жан-Луи резко останавливается, вскидывает руку, и, как по волшебству, на пустой улице появляется серебристая «Тойота», тормозит рядом с нами.
– Поеду сам.
– Как знаешь. – Мы обнимаемся, трижды расцеловываемся, он садится в машину.
Отхожу на шаг, но Жан-Луи снова открывает дверцу, ловит меня за рукав:
– Подари мне вещь. Маленький вещь, просто так.
Я опускаю руку в сумку, шарю – прокладка, книжка, зонтик, кусачки, яблоко… Яблоко!
Протягиваю подарок, Жан-Луи смеется, берет яблоко, и его увозят от меня.
– Что это за поц? – спрашивает любимый мужчина, когда я ссыпаюсь на переднее сиденье.
– Так, один движенец. Поехали домой, ангел, поехали, утро почти, – отвечаю я, маленькая сучка.
197 
