За эту неделю они, казалось, прожили вместе целую жизнь. И вдруг оказалось, что оба ровно ничего не знают друг о друге. Ведь она могла бы поклясться, что Логан Каллахан не из тех, кто хладнокровно отправляет людей в тюрьму за убеждения!
А он что знает о ней, если всерьез воображает, что она способна приковать себя к бульдозеру?
Я так и предлагала, но никто не проголосовал «за».
— О, боже мой! — простонала Эшли, с ужасом и жгучим стыдом вспоминая об этой неуклюжей шутке.
Она ведь шутила, господи помилуй, просто шутила! Неужели он поверил, что она и вправду может…
«А почему бы и нет? — напомнил безжалостный голос рассудка. — Это было в первый вечер вашего знакомства. Он вообще ничего о тебе не знал. Разумеется, он принял твои слова всерьез!»
Стоит ли удивляться, что сегодня утром, увидав ее наряд — джинсы и походные ботинки вместо платья в цветочек, куда больше подходящего для поездки на море, — он незамедлительно пришел к нелестным для нее выводам? Стоит ли удивляться, что зеленые глаза его сегодня были холодны как лед?
Подумать только, Логан считает ее какой‑то чокнутой фанатичкой!
А она чем лучше? Считает его бесчувственным негодяем с куском льда вместо сердца и калькулятором вместо мозгов.
Что бишь там Мэри говорила о строительстве прочных отношений? И как, спрашивается, их строить на таком фундаменте?
Помимо Центра телекоммуникаций, пока что существующего только на бумаге, на бульваре Гамильтон располагалось еще несколько многоэтажных офисных зданий, а также множество магазинов, супермаркетов и ресторанов быстрого обслуживания. Вот почему даже в выходные, когда офисы закрыты, машин на бульваре было не намного меньше, чем в будни. Около получаса прошло, прежде чем «фольксвагену» Эшли удалось доползти до стройплощадки.
Толпу она разглядела еще издали. А подъехав поближе, убедилась, что дела и вправду плохи. Похоже, все, кто ехал мимо по своим делам, считали своим долгом остановиться и полюбоваться на компанию психов с плакатами, что, выстроившись в шеренгу посреди пустыря (на частной земле, между прочим!), неразборчиво, но громко скандировали какие‑то лозунги. Многие — видимо, те, у кого никаких особых дел не было, — вылезали из машин и присоединялись к толпе зевак.
Заметила Эшли и две полицейские машины с включенными мигалками, и группу служителей порядка на обочине. Один из них вел переговоры по рации, о чем — догадаться нетрудно. Еще двое посреди дороги пытались регулировать движение, отчаянно махая водителям, чтобы те проезжали и не создавали пробки.
Короче говоря, Карл Уитьер с товарищами, хотел привлечь к себе внимание — и своего добился.
Эшли понимала: дальше будет только хуже.
Она снизила скорость — совсем немного, ибо машины в ряду и так еле ползли, — и включила сигнал поворота, надеясь, что полицейский позволит ей свернуть к стройплощадке. Но он уставился на нее словно на сумасшедшую, замотал головой и показал рукой, чтобы она ехала дальше.
В конце концов, Эшли припарковалась у магазина в пяти минутах ходьбы от пустыря и двинулась к месту действия пешком.
То, что она увидела, и в особенности то, что услышала, могло бы подкосить и более стойкого человека.
Посреди демонстрантов стоял Карл Уитьер. Внешний вид его был живописен: одни шорты‑бермуды в сочетании с черными носками и ботинками чего стоили!
Но этого мало: Уитьер где‑то раздобыл мегафон. В обычной жизни он был, что называется, «человеком в себе», но теперь его замкнутость, как рукой сняло: обращаясь к проезжающим водителям, он громогласно призывал их остановиться, выйти из машин и присоединиться к борьбе за правое дело.
Самое удивительное, что многие так и делали.
Пока что демонстрация собралась не слишком большая — человек сорок‑пятьдесят. На массовые беспорядки не тянет.
Но Эшли понимала: сейчас только десять утра.
Дальше будет хуже.
Подойдя ближе, она разглядела среди демонстрантов Мэри Джейн Гастингс, Бонни Кауфман, Джорджа О'Нила и еще пять‑шесть человек, знакомых ей по «Историческому обществу».
Что здесь делает Мэри Джейн, догадаться было несложно. Эта скромная библиотекарша уже добрый десяток лет влюблена в Карла Уитьера. К несчастью, он об этом и не подозревает — ибо, как и положено «рассеянному ученому», не слишком обращает внимание на окружающую действительность.