131 
– Даже ваш канал телевидения? И ты управляешься с ним сама?
– Полностью. Мне не к кому обратиться за советом или помощью, ведь Квентин всегда оказывался рядом, в любую минуту, когда он был мне нужен, а вот теперь… – её нижняя губа предательски дрогнула, и она закусила ее своими мелкими белыми зубками, – а теперь все так, как будто он уже умер. Даже не спросит никогда, не собираемся ли мы увеличить вещание, ввести новые часы, – а ведь мы в первую очередь планировали это с ним вместе, как только владельцы кабельного телевидения начнут покупать наши программы. У меня сейчас уже пятнадцать часов в день, и нашей аудитории вполне достаточно, чтобы увеличить и рекламное время. Кроме того, я затеяла кампанию по производству нашей оригинальной программы, а там пойдут и следующие, а я уж сумею их продать. Все, чего хотел Квентин, я воплотила. Но он так болен, так слаб, что ему ни до чего нет дела, – она поморгала, как будто боялась, что расплачется. – Разве для меня теперь все это в удовольствие? Конечно, мне нужен кто-нибудь, с кем я могла бы поделиться, а иначе я чувствую себя… такой… потерянной.
Ник задумчиво глядел на нее.
– А есть надежда на то, что он пойдет на поправку?
– Нет, – она подняла свой бокал. – Можно мне еще? Так вкусно.
Он наполнил его снова.
– Да еще там появился этот проповедник, который так и трется около Квентина. Так вот, он твердит всякую чушь о внезапных исцелениях, но я-то в чудеса не верю. Но он имеет какое-то гипнотическое воздействие на Квентина, уговорил его дать ему передачу в нашей программе.
Голос ее стал резким, и Ник понял, что Эндербай вовсе не ко всему безразличен.
– А что у него за передача? – спросил он.
– Религиозная. Ну, так мы обычно их называем. Знаешь, что-то среднее между проповедничеством и попрошайничеством. Так, выколачивание денег. Минуту-другую порассуждает о грехе, о вине и о каре небесной, и тут же заводит песнь о денежках. И даже голос у подлеца не меняется, тянет на один мотив, только успевает ввернуть, как много нужно денег, чтобы возвратить грешников на стезю добродетели. Или что-то вроде этого. Я-то не смотрю его, а вот Квентин смотрит.
– А еще кто-нибудь?
– Если судить по деньгам, мало кто. Поступления не так велики. Мы могли бы запустить в это время другую передачу, сделать ее коммерческой, но Квентин уперся. Говорит, что тут дело не в деньгах.
– А этот… как его зовут?
– Руди Доминус.
– Как?
– Так он представился.
– Забавно. Похоже, у него отличное воображение. И вам он, конечно, ничего не стоит? Занимает невыгодное для продажи время?
– Он встал в одиннадцать миллионов долларов! – она тонко улыбнулась, когда брови Ника поползли вверх. – Квентин хочет оборудовать ему собственную студию. Это и так уже почти настоящая церковь, там умещается две сотни людей; конечно, с помощью камер нам удается сделать ее более внушительной, но этого можно было бы добиться, если бы там было и вполовину меньше людей. А ведь нам приходится скармливать им груду сэндвичей каждое воскресенье, чтобы заманить их в студию. Уж лучше, когда девчонка при нем. У него есть какая-то сиротка под опекой, а может, любовница – он говорил Квентину об этом что-то возвышенное и запутанное, что она девушка, но я-то не верю ни одному его слову. Ну вот, она вся такая молоденькая, беленькая, похожа на мышку, диковатая, кажется, он делает с ней все, что хочет. Но отчего-то, когда она участвует в передаче, аудитория очень вдохновляется. И мы получаем больше денег после передач с ее участием. Пожалуй, я пошлю куда подальше Руди и отдам этот час Лили.
– А почему она участвует в передаче?
– Хочет быть проповедницей. Думаю, что она уже занимается этим.
– Как ее фамилия?
– Грейс.
Ник улыбнулся:
– Можешь смело подписывать с ней контракт. Лучше фамилии для произносящего проповеди не найдешь [2].
Сибилла воззрилась на него:
– Я как-то не подумала об этом.
– Сколько ей лет?
– Понятия не имею – шестнадцать, может быть, семнадцать, она еще ходит в школу. Думаю, что он ее официальный опекун, или, по крайней мере, там не обошлось дело без социальной службы. Квентин, наверное, знает, но он никогда не распространяется слишком много об этих двоих. Или он забывает – теперь он больше забывает, чем запоминает.
Ник вновь наполнил бокалы.
– Расскажи еще что-нибудь о своей работе.
К своему удивлению, он получал удовольствие от этой беседы. Раньше его никогда не интересовало телевидение, теперь же он находил работу на нем захватывающей. Это было на него похоже, так случалось всегда: стоило ему краем уха услышать что-нибудь, как ему тут же хотелось получить как можно больше информации. Пока он рос, он увлекался моделированием поездов и самолетов, вместе с отцом работал в огороде, пересаживал и прививал растения, следя за удобрениями и снимая урожай, потом устроил дома химическую лабораторию и, наконец, занялся компьютерами. «В своей следующей жизни, – подумал он не без удовольствия, – я займусь телевидением». «Омега» уже начинала его немного утомлять, восторг первых лет после ее основания угасал, все было уже устроено, обрело четкие контуры. «Так почему бы не телевидение? – подумал он. – Мне же нравится заниматься разными вещами».
131 
