Последние отзывы

  155  

— О чем ты? — спросил он. — Как ты можешь говорить такое? Я понимаю, что ты знал моего отца, и, догадываюсь, его отца, но откуда ты…

— Томми, просто сиди, молчи и слушай. Не говори ничего, пока я не закончу. Ты можешь сделать это для меня?

Он пожал плечами.

— Ну ладно, — произнес он уныло.

— Хорошо, — сказал я, усаживаясь в кресло и переводя дыхание. Я могу спасти жизнь Томми, решил я. Мне необходимо спасти его — ради себя. — Хорошо, — повторил я, сделав глубокий вдох и заставляя себя начать рассказ. — Дело вот в чем, Томми, — начал я. — Такая вот история. Просто выслушай ее. Ты не знаешь обо мне одной вещи — возможно это нелегко будет понять, но я, тем не менее, попытаюсь рассказать. Вот она… Я не умираю, я просто становлюсь все старше и старше.

В следующие несколько дней меня удивила реакция публики на увольнение Томми. Хотя первым откликом на его передозировку стали вопли бульварной прессы насчет невоздержанности испорченной молодежи, которая растрачивает себя попусту, — предсказуемая, ханжеская реакция, учитывая то, что именно они навязали ему этот имидж, — общественное мнение начало медленно склоняться в сторону симпатии и понимания.

Дело в том, что за последние девять лет Томми Дюмарке стал неотъемлемой частью жизни нации. Люди наблюдали, как из жестокого задерганного подростка он превращался в славного, хотя и сексуально невоздержанного мужчину — или точнее, они наблюдали как взрослеет Сэм Катлер, но эти два имени стали неразделимы для большинства, как и их жизни. Люди читали о его похождениях в газетах, слушали его пластинки, украшали стены своих комнат его постерами, покупали модные журналы, в которых печатали несуществующие интерьеры его дома. Они покупали журнал на этой неделе, потому что на обложке были изображены обнимающиеся Сэм Катлер и Тина, они покупали журнал на следующей неделе, потому что в нем была фотография Томми Дюмарке и его новой девушки. Грань между этими двумя была очень тонка, различия размыты. Оба вошли в эту жизнь, кто бы они ни были, Томми или Сэм, и не собирались сдаваться без борьбы.

Новостные станции передавали репортажи о том, сколько продюсеры получают писем, осуждающих их за то, что они вышвырнули его в то время, когда он более всего нуждается в помощи. Они так долго учили его, сделали звездой, говорилось в этих письмах, и непорядочно теперь увольнять его за тот стиль жизни, которого требовала от него их программа.

Одна из газет призвала всех несогласных с увольнением Томми Дюмарке отказаться от просмотра очередной серии во вторник; и в самом деле, статистика показала, что число смотревших программу снизилось с пятнадцати миллионов до восьми. Я не имел представления, что происходит на собраниях продюсеров, но подозревал, что радостного в них мало.

Я позвонил Томми узнать, подбодрили его новости или нет, но его не оказалось дома.

— Ему пришлось спуститься в квартиру на первом этаже и вылезти через окно, — объяснила Андреа. — Чуть ли не половина журналистского мира обосновалась у нас под окнами. Все ждут от него какого–то заявления.

— Скажи ему, пусть ничего не говорит, — твердо сказал я ей. — Последнее, что ему сейчас нужно, — устраивать словесные баталии с продюсерами. Скажи ему, пусть помалкивает. Если он в самом деле хочет вернуться, это для него лучшая возможность.

— Не волнуйтесь, он так и делает.

— Как он?

— Неплохо, — оптимистично сказала Андреа. — Гораздо лучше, чем на прошлой неделе. Отправился в госпиталь на осмотр. Сказал, что собирается присоединиться к группе перевоспитавшихся наркоманов, так что все вполне.

— Вот как? — Я был страшно рад это слышать. — Ну это хорошие новости.

— Если он в самом деле доведет это до конца. Вы же знаете, какой он. — Девушка помолчала. — Вы думаете, ему вернут работу?

Я ответил не сразу.

— Не знаю, — в конце концов сказал я. — Я бы не питал особых надежд. Публика непостоянна. Сейчас это главная новость, но через пару недель она перестанет ею быть. Им нужно одно — сочинить какую–нибудь невероятную сюжетную линию, чтобы все снова кинулись смотреть сериал. А что, он ждет от них звонка?

— Полагаю, он думает об этом, хотя не уверена. Он не слишком разговорчив. Настроение у него странное, сказать по правде, — с того самого дня, как вы заходили. Он очень изменился.

— Вот, значит, как, — сказал я, понимая, что на самом деле она задала вопрос, только я не хотел на него отвечать. Первой реакцией Томми было недоверие, что вполне естественно. Он стал первым человеком, кому я рассказал об всем этом, и рассмеялся, решив, что я над ним шучу.

  155