265 
Он замолчал.
– Кажется, это в ней от отца. В любом случае, через некоторое время, несмотря на ее привлекательность и обаяние, я видел лишь желание руководить и бесконечное восхищение самой собой. И так обстояло дело, когда я вернулся к своему обычному распорядку дня с работой по четырнадцать часов в день шесть-семь дней в неделю. Дора хотела, чтобы я больше времени проводил дома. Кажется, многого она не требовала, и, конечно, я мог бы выполнить эту просьбу. Но к тому времени я этого не хотел. Я всегда работал безумно много и до того, как мы стали жить вместе, и я не видел причин оставаться дома. – Он разглядывал свой бокал. – Если быть точным, то не всегда я работал, как сумасшедший. Я стал загружать свои дни, когда погибли мои родители, и это стало образом жизни. Сначала прошлое было средством для бегства от действительности, а потом приносило больше всего удовольствия. Я всегда знал, чем что кончится; не было никаких сюрпризов. Сейчас это кажется слабой позицией, но многие годы она меня удовлетворяла и я не задавался вопросами на этот счет.
Он откинулся на спинку кресла, вытянув ноги вдоль стола. Догорали свечи в подсвечниках и на его лицо легли глубокие тени.
– В течение всех тех лет я никого не любил. Я не уверен, было ли это потому что я имел дело с прошлым, или я занимался прошлым потому, что не мог влюбиться. Но я знаю точно, что теперь прошлого для меня недостаточно, а это значит, что недостаточно одной работы. Было время, когда открытие гробницы Тенкаура стало бы самым большим событием моей жизни, мерилом успеха, доказывающего мою значимость как человека, и целью жизни. А теперь все это важно, но не в такой степени, как важна для меня ты.
Он помолчал немного, не спуская глаз с Анны. Она сидела, не шевелясь. Ей казалось, что в целом мире царит тишина, ощущается лишь слабая вибрация яхты у них под ногами.
– Я люблю тебя, Анна, – спокойно сказал он. – Думаю, мне следовало давно уже объясниться каким-то образом, но я не позволял себе сделать это; кажется, слишком многое происходило в твоей жизни и, Бог знает что происходило вокруг нас. Но я хочу, чтобы ты знала: как только я понял, что полюбил тебя и захотел ввести тебя в мою жизнь, а самому стать частью твоей жизни и жизни твоей семьи, то прошлое ушло на задний план. Где и должно быть его место.
Стюард принес кофе и коньяк, а также многоярусную вазу с печеньем.
– Туда, пожалуйста, – сказал Джош, показав на низкий плетеный кофейный столик, и, когда он ушел, они с Анной пересели на кресло для двоих и пододвинули к себе столик.
Анна налила кофе. Она не могла говорить. Она была в смятении. «Милая маленькая Анна. Люди должны любить тебя». Ни один мужчина не говорил ей о любви с тех пор, как она ушла из дому. Но Джош произнес это слово иначе, чем это слово звучало в ее памяти. Как будто она никогда не слышала его раньше; оно отзывалось, как иностранное слово с новыми слоями значений. И даже чувствуя себя зажатой и съежившейся, она испытывала какое-то возбуждение, чувство возможностей, которые открывались перед нею, и хотелось, чтобы он снова сказал ей это.
Но она не знала, как говорить о любви. «Я хочу, хочу, хочу». Анна разрывалась на части от желания договорить с ним. Но молчала.
Джош откинулся назад, держа чашку в руке. Он выглядел спокойным и расслабленным, но женщина чувствовала напряжение, с которым тот ждал, когда она заговорит, и почувствовала, что краснеет от обиды. Джош умел говорить о любви, у него было много практики, на него не давили воспоминания, которые сжимали бы ему горло и вызывали тошноту, когда бы ни подумал обо всем том, что может означать любовь.
– Мы причаливаем, – сказал он, и в этот момент двигатели яхты перешли на холостой ход.
Удивленная тем, что гудение, не прекращающееся всю вторую половину дня, стихло. Анна смотрела на огни суетливого торгового городка на берегу и на знакомые огоньки прогулочных катеров, выстроившихся вдоль причала.
– Эдфу, – сказал Джош. – Здесь мы остановимся на ночь, немного подальше от прогулочных катеров. Завтра мы можем сойти на берег, если хочешь, встанем пораньше, тогда еще не будет так многолюдно – или можем поплавать под парусом перед завтраком. Единственным распорядком в этом путешествии будет то, что мы хотим делать.
«Хапи» тихо скользил вдоль причала, удаляясь от других яхт и от центра города, пока не нашелся незанятый причал. Группа людей, поджидавших яхту, поймала канат, брошенный командой, и закрепила его на железном столбике. Из кафе доносилась музыка, как и в Луксоре; легкий ветерок принес тяжелые ароматы кофе и специй, пекущегося хлеба и дыма кальянов тоже, как в Луксоре. У Анны было чувство, что смешались время и пространство. Она была в одном месте и во многих местах одновременно, находилась в древней стране и в своем собственном современном мире; была в Египте или плыла по реке без начала и без конца, текущей или остановившейся на месте. Она и Джош были устойчивым центром этого мира. Снова она почувствовала себя наедине с ним, отделенной от всего остального. Что бы ни происходило за пределами этой яхты, в прошлом или в будущем, здесь был ее центр устойчивости. Ей показалось, что никогда раньше она не знала этого чувства, которое становилось центром ее жизни.
265 
