116 
Он присел.
– Я вам кофе сварю, – предложила пожилая хозяйка.
На кофейное предложение он кивнул и еще разок кухню взглядом окинул.
– Ваша фамилия, извините, как? – спросил он.
– Коваль, Александра Васильевна я.
– Традиционная, хорошая фамилия, – сказал гость задумчиво. – У меня коллега по кафедре в университете нашими, украинскими фамилиями занимался. Докторскую защитил. Это ведь вашего мужа, наверно, фамилия?
– Да, мужа покойного.
– А отчего он умер? – В голосе гостя прозвучало осторожное любопытство.
– Печенью болел.
– Пил, наверное?
– Редко, только по праздникам. Остренькое любил.
– А, это печень. У вас не наследственное?
– Что вы, у меня, – баба Шура потрогала себя за живот, – никогда. А доченька вообще почти никогда не болела! Даже насморк зимой ее не берет!
– Вы ж понимаете, – тон у гостя стал серьезнее. – Молоко – это важнее, чем кровь. Через молоко в ребенка код нации вливается, формирует его будущее самосознание. Кровь потом перелить можно. Вон, в Европе, общий банк крови делают. Будут какому-нибудь немцу кровь француза переливать. И ничего, немец немцем останется. А вот если украинского хлопчика немка своим молоком вскормит – выйдет из него немец. А у нас и так уже такая мешанина! Поэтому и согласия политического нет! Все словно или молочной смесью, или иностранным молоком выкормлены…
Баба Шура слушала Илька Петровича напуганно. Он у нее еще тогда, в Гавронщине, когда дверь открыл, разные мысли вызвал. Разные, но не очень приятные. Во-первых – по возрасту не жених, за пятьдесят. Глазки кругленькие, свиные, губы толстые. Справа на щеке родинка как бы женская, крупная. А жене, Катерине, лет двадцать всего. Она в вышиванке сидит, бледненькая, худенькая, как полная его противоположность. И сидит на диване так, словно слово сказать боится! А он от имени сидящей тут же молодой жены, как сама она, Александра Васильевна, от имени дочери, разговаривает. Но ей, бабе Шуре, от имени своей дочки говорить можно, по праву родителя. А он чего ей слова не давал?!
– У вас, может, семейные архивы есть? Письма, фотографии старые? – спросил он неожиданно.
– Есть фотографии, – кивнула баба Шура.
Поднялась. Запарила в чашке свежим кипятком кофе.
Перед гостем поставила.
Прошла через Иринину комнату в свою, достала из шкафа старый фотоальбом. Принесла.
Илько Петрович взял его в руки. Взгляд недовольный бросил на слабый свет потолочной лампочки. Раскрыл фотоальбом. И оживился. Потому, что семейная фотоистория у бабы Шуры была богатой, спасибо мужу и деду. Тут тебе и сам дед – крупный усатый красавец. Хозяин земли, который ленивым батракам спуску не давал. И жена его, женщина еще крупнее телом. Взгляд властный, а на шее кораллы, которые, казалось, даже сквозь прошедший век, сквозь чернобелость старой фотографии своим родным рыже-коричневым цветом светятся.
На лице у гостя трогательная улыбка заиграла. И лицо от нее похорошело, покладистость в нем проявилась, мягкость.
«Нет, все будет хорошо, – подумала баба Шура, поглядывая на изменившееся лицо гостя. – Образованные – они странные, но не плохие».
Медленно пролистав весь альбом и выпив кофе без сахара, что бабу Шуру опять же удивило, Илько Петрович посмотрел на хозяйку задумчиво.
– А в Голодомор ваша семья пострадала? – спросил.
– Конечно, – всплеснула она руками. – У мужа моего два брата и сестра померли, а мать, мать-то…
Не договорила баба Шура. Испугалась, что если скажет сейчас, что мать мужа с ума сошла, может, и не захочет гость Ирининого молока. Вон ведь как о болезни мужа выспрашивал!
– А что мать? Что с ней?
– Тоже потом умерла. От горя. Он один, бедный, рос, у дядьки.
Гость сочувствующе закивал.
– Я сегодня анализ из лаборатории забрал. Молоко у вашей дочери хорошее, здоровое. И как семья вы нам подходите. Жаль, конечно, что она – мать-одиночка…
В голове у Александры Васильевны потемнело. Вот и этот про мать-одиночку заговорил! Ой, бедная Иринка, бедная! Надо ей штамп в паспорт ставить! И чего Егор тянет с этим?
– Вы, Илько Петрович, извините, – прорвало тут бабу Шуру. – У нас вся страна – мать-одиночка. Потому что мужиков нет! Все только переспать с ней хотят, а как жениться – так деру!
– Страна – мать-одиночка?! – задумчиво и совсем не обиженно произнес гость. – О, как мудро вы сказали!
116 
