32

Той ночью высоко в небе летел дирижабль. Летел он в куда-угодном направлении, смиренно повинуясь ветру.

Старый Обитатель дирижабля спал сидя. Молодой посапывал, лежа на деревянном полу. Он лежал на спине, и лицо его выражало здоровое удовольствие.

Слабый свет звезд ниспадал вниз и едва-едва заглядывал внутрь гондолы, но этого света Мике было достаточно, чтобы во сне щуриться и, воображая себе куда более яркое сияние далекого солнца, отворачивать от него прикрытый веками взгляд.

Потом наступило утро, и когда Мика поднимался – Обитатель дирижабля уже бодрствовал. Обычно он сидел на своем табурете и размышлял вслух. Как только Мика открывал глаза, все внимание пожилого Обитателя сосредоточивалось на нем, и до самого вечера заботы Обитателя не оставляли Мику в покое. Обитатель говорил не очень внятно и заикаясь, но говорил много. Рассказы его были большей частью поучительные и образовательные.

Однажды Мика заметил, что его наставник внезапно постарел, даже цвет его лица изменился – стал землистым. С тех пор он часто жаловался на здоровье и говорить стал меньше и медленнее, пока, в конце концов, не превратился в молчуна, произносившего всего-то одну-две фразы в день.

В тот день, кивнув вместо приветствия Мике, Обитатель отвернулся к окну-иллюминатору, прижимая обе ладони к сердцу. Воспитаннику было жалко своего наставника и хотелось ему чем-то помочь, поддержать, но наставник молчал, а послушный Мика не желал нарушать мудрое молчание Обитателя дирижабля. Вскоре боль отпустила наставника и, обернувшись к Мике, он сказал:

– Пока молод, значит, надо быть таким, как все. Все хорошие – и ты будь хорошим, так сказать. А если плохие все – будь таким же, но жди, когда они станут делаться хорошими, хотя бы некоторые из них, тогда, значит, сам становись хорошим. Но не сразу, не то соратники этого тебе, так сказать, не простят…

Мика внимательно слушал, кивая в знак своего согласия со словами наставника. А старик часто задышал, и лицо его еще больше побледнело.

Воспитанник подождал, пока наставник отдышится, а потом спросил:

– А сейчас все какие?

Обитатель перевел на парня усталый взгляд.

– Я давно не был там, внизу, – заговорил он. – А когда улетал… значит… все, которые меня провожали и слали письма и телеграммы, были хорошие, остальные… об остальных не знаю, но больше всего опасайся соратников… Когда народ, так сказать, плохой – это не так страшно… это даже обычно… а обычно потому, что у народа – плохие соратники…

Обитатель не договорил и снова прижал ладонь правой руки к груди. Взгляд его стал жалобным, и он выдавил из себя какой-то звук, тихий и протяжный.

Мика кивнул, показывая, что понял все и в дальнейшем объяснении не нуждается.

Молчаливо потянулось время, освещаемое летним солнцем.

Обитатель бочком прильнул к стенке гондолы и так, сидя, задремал.

Парень открыл окно-иллюминатор с другой стороны и, положив руки на подоконник, выглянул наружу.

Внизу ровными квадратами и прямоугольниками простирались поля, очерченные узкими лесополосами. А чуть впереди раскинулась деревенька, несколько домиков, расставленных в беспорядке из-за видимого отсутствия улиц.

Мика присмотрелся к этой деревеньке, и стало ему тепло и радостно. Там, внизу, жили люди, которых он так сильно научился любить и уважать и за которых был готов почти на все. Это были люди, на которых держалась вся страна: хлеборобы, пахари. Там жили люди, ради которых его наставник, старый Обитатель дирижабля, провел столько лет в гондоле, ожидая, как величайшего счастья, приземления, стремясь к нему и думая о нем. А вот теперь и Мика увидел жилища этих людей, почувствовал свою близость к ним, и одновременно с теплотою от этих мыслей пришло и сожаление оттого, что все еще высоко летит дирижабль, что не опускается он на поле у этой деревеньки и что не бегут к нему мальчишки и девчонки, за которыми с цветами, знаменами и лозунгами спешат их родители, надевшие по этому случаю на грудь ордена и медали, свидетельствующие о прошедшем геройстве. Всего этого, увы, не было. И, все еще склоняя голову к земле, Мика закрыл глаза и нарисовал себе красочную и торжественную картину приземления дирижабля. Точно такую, какую не раз рисовал ему старый Обитатель. И уже ворвался в уши шум воображаемых аплодисментов, и крики «Ура!!!», и просто выкрикнутые на одном мощном дыхании призывы.

  101