36 
«И сам чужой, и земля здесь чужая», – разочарованно подумал он.
Надежды на лучшее, посещавшие его еще недавно, сами собой улетучились. Но отступать все равно некуда. Здесь – неизвестность, а в родных краях – точно кнут да петля.
– Бать, это кто? – не стерпел Добря и указал на чернявых всадников с копьями да щитами, проследовавших мимо.
Одежды на них были все из кожи и столь длинны, что прикрывали бедра, а шеломы круглые, и верх шишкой.
– Это степняки. Хазары это, – как-то грустно пояснил отец и зашагал быстрее.
– А вон те, по всему видать, булгаре будут, – молвил Корсак и махнул в сторону.
– С чего ты взял? – не понял Вяч.
– Да кто ж еще оставляет на бритой-то башке пучок волос, а потом его еще, точно баба, в косу заплетает, – пояснил тот и протянул, словно бы вторя мыслям Добри: – А говорят-то все не по-нашенски.
– Да, славян тут едва ли половина будет. Но погоди, это все торговые улицы. Авось дальше образуется.
Добря, заслышав такое отцово пояснение, вновь повеселел и продолжил путь с все тем же необузданным любопытством. И снова отстал. С ужасом и благоговением рассматривал городские улицы. Суетливые киевляне с ворчанием и бранью обходили ротозея, кто-то пихнул в бок, да так сильно, что Добря едва не отлетел в сторону. По-осеннему холодный ветер бросал в лицо дорожную пыль, но юнец даже этого не замечал.
– Эй! Добродей! Тебя что же, за руку вести, как малолетнего?
И вновь мальчик опомнился, побежал, взбивая голыми пятками пыль.
– А что, если Осколод нас не примет? – пробубнил Корсак. Он нервно потер ладони, огляделся. В глазах этого силача Добря заметил тревогу, которая норовила вот-вот перейти в страх.
– Посмотрим, – хмуро отозвался Вяч.
Такой разговор Добродей уже слышал, когда на купеческой лодье плыли. Но на тот момент все казалось проще, понятнее, а тут… Великий Киев холоден, а княжеский терем, чья остроконечная крыша виднеется впереди, похож на копье, изготовленное к броску.
По телу пробежали мурашки, когда вспомнил разговор с Лодочником. Осколод ведь клялся Рюрику в верности, вдруг не передумал? Вдруг схватит беглецов и свершит суд, как и положено союзнику.
Чем ближе к княжескому двору, тем богаче окрестные дворы. Сразу ясно – на окраине живет простонародье, а здесь – знать, те, кто в терем вхож, а может, и в палаты самого князя. Из окошка ближайшего дома выглянула румяная чернобровая девица в богатом очелье, хитро сверкнула глазками и тут же исчезла. Добря опять остановился, вперил взгляд в окно.
– Ничего ж себе… – благоговейно выдохнул он. Таких красавиц в Рюриковом городе нет, и в Словенске подобной красоты не видел.
– Добря! – На этот раз голос Вяча прозвучал раздраженно, еще немного, и за ремень схватится.
Мальчик сжал кулаки, двинулся вслед за артельщиками. Он твердо решил: «Все, больше ничему не удивляюсь, по сторонам не гляжу!»
Добре очень не хотелось, чтобы его новая жизнь началась с прилюдной порки. Ведь засмеют! Мальчик упер взгляд в спину Корсака и закусил губу.
Но на княжеский двор артельщиков не пропустили.
– Не положено! – злобно выпалил чернявый дружинник.
– Мы издалека… – оправдывался Вяч, кивал на товарищей. – И по делу. Нам, кроме Осколода, пойти не к кому.
– Не положено!
– Но ведь по делу… Мы из Рюрикова города ушли. Плотники.
– Да хоть казначеи! Не положено! Не велено, понимаешь? Вот мужичье! Едва что случится – сразу князя им подавай! Будто у князя дел других нет!
На щеках Вяча вспыхнул злой румянец, кулаки сжались так, что даже костяшки побелели. Корсак скрежетал зубами, мало чем отличался от предводителя. Двое других напряженно всматривались в лицо дружинника, но выглядели куда смиренней. Добря же глядел на мир широко распахнутыми глазами, его рот чуть приоткрылся – тоже есть что сказать, но вмешиваться в разговор старших нельзя.
– Нам даже переночевать негде, – грустно проговорил худощавый артельщик, виновато потупился.
Дружинник в ответ только хмыкнул. Некоторое время рассматривал мужиков – взгляд холодный, глаза черные. Наконец вздохнул, опустил ладонь на рукоять меча:
– Шли бы вы отсюда. Ночевать можете на постоялом дворе, с утра на базар сходите, может, и работенку подыщете. Другие пришлые так и устраиваются.
– Нам нечем платить за постоялый двор, – отозвался Вяч и покраснел пуще прежнего, но не от злости – от стыда.
– Ну, тем более! – взвизгнул дружинник. – Идите отсюдова!
36 
