27 
Только Ловчан угомониться не мог, приставал к кульдею.
– Ултен, вот ты ж нормальный мужик! – И перечислил, загибая пальцы: – Драться умеешь, браниться тоже, да и выпить не дурак. Может, и с бабами того?.. Так чего же ты в священники подался-то?
– Господь позвал, – ответил кульдей, поёжившись. Перечисленное Ловчаном он к достоинствам не относил, вспоминая – робел.
– Как это «позвал»?
– Ну… – Лицо священника стало задумчивым, взгляд потеплел. – Я в ту пору ещё мальчишкой был. Лоботрясом, как это у вас говорят. Шалил так, что и дня без порки не обходился. А однажды в храм зашёл и такую благодать ощутил…
– Благодать и всё? – удивился Ловчан.
Ултен удивился не меньше:
– А разве этого мало?
– Да ладно, ладно! Знаем! У нас одна баба как-то за хворостом пошла, да живот у ней прихватило. И тут, как назло, волки. Баба от волков драпает, а живот ейный успокаиваться не желает, наоборот – чуть не рвётся. И поди знай, от чего раньше помрёт – от зубов или разрыва кишок…
– Это-то тут при чём? – нахмурился священник.
– При том! Баба не выдержала, плюнула на волков да под ёлкой села. Опросталась. А после всему городу рассказывала: мол, такая благодать в тот миг на неё нашла, словами не описать. Ещё к волхвам приставала, уверяла, дескать, боги её в служительницы избрали, ведь абы кому такой благодати не посылают.
Кульдей оскорбленно отшатнулся, перекрестился. И если раньше всё-таки сомневался в словенской дикости, то теперь сомнений не осталось.
– Да как можно! Что ты мелешь, Ловчан!
– Это я про благодать рассказываю. Разная она бывает, понимаешь? И, как мне кажется, не всегда божественная. И отличить не всякий может! Вот баба эта до сих пор…
– Да дура она! – взвился Ултен.
– Волхв наш так же говорит, а она не верит. Всё про божью милость сказывает. Даже ж цельной жрицей быть пытается.
Кульдей едва удержался, чтоб не плюнуть.
– Ты верующих с юродивыми не сравнивай!
– Так она ж тоже верующая! Только в другое, в своё верит! И как, скажи на милость, её благодать от твоей отличается? Или ты тоже того… опростался?
– Тьфу на тебя! – воскликнул Ултен. – Бесово отродье!
Вот как объяснить дикарю проще, на пальцах? Хуже всего то, что Ловчан не издевается, всерьёз спрашивает. Действительно не понимает.
– Есть у человека тело, – чуть успокоившись, начал кульдей, – плоть от плоти, как говорится. А есть душа – суть бестелесная. Тело, думаю, – хотя бы та его часть, что ниже пояса, – нам от Дьявола досталось, и потому оно в земле остаётся, воспарить не может, а душа – она от Господа и к нему стремится. И главная задача Дьявола ещё и душу себе прибрать! – говорил он вдохновенно.
– Дьявол, это кто-сь такой будет? – осведомился дружинник.
– Это главный противник Божий. Чего бы Господь ни сотворил, всё этот его вечный враг испакостит, – пояснил Ултен. – И всё удовольствие, кое плоть испытывает, – от Дьявола, а коли душа радуется – то от Бога. Вот у бабы той, которая под кустом… что радовалось? Тело али душа?
– Рассказывает, дескать, и то и другое, – отозвался Ловчан серьёзно.
Ултен заскрежетал зубами. Разумных объяснений у него не осталось.
– Сперва тело порадовалось, – вывернулся священник. – Так?
Дружинник кивнул и, кажется, начал понимать.
– А уж после тела – душа. Значит, от Дьявола. Значит, не божья благодать, а так…
– Ну… а когда в баню сходишь? Там ведь тоже: сперва тело радуется, после – душа. И что, всё от твоего Дьявола?
Много лет прожил Ултен в Славии, но богословскими спорами не увлекался. Не с кем было. Все словены и русы с варягами от кульдея шарахались как от чумного. Теперь же, обретя достойного собеседника, коий и не думает насмехаться, слов священник не находил.
– А как же волки? – невпопад спросил он.
– Какие?
– Те, что за бабой по лесу гнались.
Дружинник криво усмехнулся, огладил светлую бороду.
– Разбежались. Она говорила – боги защитили, а народ, кто на этой поляне после бывал, о другом судачит. У волков нос-то чуткий…
– Да разве зверя запахом напугаешь?
– Смотря каким, – искренне развеселился Ловчан.
Помолчав, Ултен продолжил. Теперь говорил очень осторожно, всячески старался избегать опасных моментов.
– В общем, понял я, в церкви мне хорошо, как нигде более. И стал заходить туда при всяком удобном случае. Священник сначала не замечал меня. Вернее, не хотел замечать – в бытность мою озорником и ему немало хлопот причинил. Опосля священник понял, что искренне к вере Господней тянусь, и спросил о том, хочу ли всю свою жизнь служенью посвятить.
27 
