Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
102 
– С Розмичем!
Теперь уже и сам мурманин от смеха не удержался.
– Что? – возмутился Полат. – Твой дружинник оклеветал меня! И если ты, владыка, отказываешься покарать его ложь, его покарают боги! Моей рукой…
Олег едва не согнулся пополам от хохота, на глаза навернулись слёзы.
– Выбор, достойный князя! – простонал мурманин сквозь смех. – Ты бы ещё Ингоря на поединок позвал!
Заслышав своё имя, Розмич растолкал соратников и, прихрамывая, подошел к Олегу. Правая рука висела бессильной плетью, но на разбитых в кровь губах такая ухмылка, что половина знатных мужей осеклась, подавилась весельем. Олег тоже посерьёзнел.
– Княже, дозволь! – сказал дружинник и едва не упал, пытаясь поклониться владыке.
– Не позволю! – твёрдо заявил тот.
– У меня не меньше причин желать этого поединка, чем у него, – настаивал Розмич.
Олег заскрежетал зубами и вместо препирательств велел позвать Мизгиря.
Грузный волхв смотрел на раненого пристально. Розмичу показалось – всё тело насквозь видит, даже кости. Особенно внимательно Мизгирь изучал глаза.
– Ну, что скажешь, волхв? – поторопил Олег. – Можно ему драться?
Седовласый покачал головой, ответил:
– Слишком истощён и одурманен немного. Видать, не только голодом морили, но и травили в дороге. Ну а про руку и вовсе молчу.
– А вылечить можешь?
– Так, чтобы за миг? Нет… Боюсь, такое даже богам не по силам.
– Всё слышал? – вопросил Олег строго. – Не боец ты сейчас. Другой на поединок пойдёт! А Полат-то каков…
– Княже! – перебил Розмич. – Я справлюсь. Не железом, так злостью убью! Дозволь!
Вокруг забурчали, заспорили. Но поддержки Розмичу не выказывал никто. Где это видано, чтобы на суд божий здоровый против раненого выходил? К тому же безрукого.
– Княже…
Лицо мурманина стало хищным. Он сделал шаг навстречу, заговорил так тихо, что, кроме Розмича, никто не услышал:
– Пойми! Если ты не справишься, народ решит, что Полат прав! А ты, мой дружинник, клеветник. И я, стало быть, лжец.
– Зато… – Розмич запнулся от подступившей обиды и страха – что, если Олег и впрямь запретит выйти на поединок? – Зато, если сдюжу, никто никогда не усомнится в его виновности!
Несколько неимоверно долгих мгновений сражались взглядами. Мудрость против упрямства, праведный гнев против безрассудной ярости.
– Ладно, – выпалил Олег. – И да помогут тебе боги!
Розмич отвёл взгляд, запоздало сообразил, как надерзил владыке. Тут же поймал понимающую улыбку Гудмунда. Кажется, брат Олега даже подмигнул.
– Меч! – приказал мурманский князь.
Всё тот же Гудмунд шагнул к Розмичу, протянул заноженный клинок. Шепнул напоследок:
– Остроту на себе не проверяй. Я самолично его правил.
Раненый улыбнулся уголком разбитого рта – уж за кем, а за Гудмундом заточку проверять точно не стоит. Этот вострит так, что только коснёшься – без пальца останешься…
Место для поединка освобождали нехотя, потому как его исход был яснее ясного. Все понимали – проигрыш Розмича заставит отпустить предателя восвояси. А каких дел натворит освобождённый Полат, даже представить страшно.
Раненый ловил на себе негодующие взгляды, но оставался спокоен, как могильный камень. Пусть знатные мужи и дружинники воображают, что хочется, а он всё равно победит. Для этой победы самой жизни не жаль. Полат причинил слишком много зла, но никто, кроме Розмича, карать не вправе.
Едва Розмич и Полат оказались в кругу, клонящееся к горизонту солнце засияло стократ ярче. Будто вышние боги и впрямь решили глянуть на поединок. Эту перемену заметили все – толпа загудела с новой силой, послышались ликующие возгласы.
Полат казался невозмутимым, только громадные желваки ходили под густой бородой, выдавая беспокойство. Князь, как и Розмич, был без брони. Он отбросил в сторону алый, отороченный горностаем плащ и потянул меч из ножен.
Розмич же повернулся к толпе и велел ближайшему воину:
– Помоги.
Тот перехватил ножны, позволяя алодьчанину вытащить меч, с грустью покосился на бессильную правую руку дружинника. В ответ Розмич оскалился и, отойдя на пару шагов, крутанул меч в левой руке. Толпа ахнула, а Полат заметно побледнел.
Зато Гудмунд боле не скрывал веселья. Распрямился, выпятил грудь.
– Обоерукий? – удивлённо спросил кто-то.
– Ага, – отозвался Олегов брат гордо. – Сам учил!
– Ты почему скрывал? – выпалил Полат. – Почему не сказал?
102 
