Последние отзывы

  44  

Потом они лежали в темноте и курили одну сигарету на двоих. И тут вдруг Розали расплакалась.

— Почему бы тебе не остановиться прямо сейчас? — шепотом спрашивала она. — Почему ты не хочешь просто остановиться?

Роган не отвечал. Он понимал, о чем она говорит. О том, что, если он оставит Клауса фон Остена в живых, откажется от мысли убить его, они смогут все начать сначала. Они сохранят жизнь и себе. Если же он не откажется от затеи расправиться с фон Остеном, шансов выйти из передряги живым у него почти нет. Роган вздохнул. Ни одному человеку на свете, кроме Розали, он бы не смог рассказать, что сделал с ним Клаус фон Остен в Мюнхенском дворце правосудия. Слишком уж это было унизительно. Позорно и унизительно ровно настолько, насколько подла и позорна была их попытка убить его. Роган знал только одно! Он не сможет жить на этой земле, пока по ней ходит фон Остен. Ни одну ночь он не сможет спать спокойно, без жутких кошмаров, пока Клаус фон Остен жив. Он должен убить седьмого, последнего человека, чтобы как-то примириться с дальнейшей своей жизнью, сохранить душевное равновесие.

И в то же время он, сколь ни покажется странным, страшился встречи с фон Остеном. Придется напоминать самому себе, что теперь не он, а фон Остен будет жертвой, он, фон Остен, будет визжать от страха, дрожать и терять сознание от ужаса. Правда, представить себе такое трудно, почти невозможно. Ибо в те ужасные дни, когда семеро мужчин пытали и мучили его Мюнхенском дворце правосудия, в те кошмарные дни, когда крики Кристин, доносившиеся из соседней комнаты, заставляли его дрожать от гнева, Роган начал относиться к Клаусу фон Остену как к богу. Он страшился и почти любил его одновременно.

Розали уснула вся в слезах. Роган закурил еще одну сигарету. Все его мысли были там, в помещении с высокими сводчатыми потолками Мюнхенского дворца правосудия, — непобедимая память вновь оживила происходящее там со всеми мучительными подробностями.

Рано утром в камеру к нему входили охранники с короткими резиновыми дубинками и помятым металлическим ведром для рвоты. И принимались бить его этими дубинками по животу, бедрам, паху. Прикованный к железным прутьям решетки, совершенно беспомощный, Роган чувствовал, как к горлу подступал ком, и его начинало рвать. Один из мучителей тут же услужливо подносил ведро. Они не задавали ни единого вопроса. Они избивали его равнодушно и автоматически, просто для того, чтобы подготовить для дальнейших «процедур» дня. Задавали тон.

Затем еще один охранник вкатывал в камеру тележку с подносом, где лежал кусок черного хлеба и стояла миска с сероватой липкой жижей, которую они называли овсянкой. Они приказывали Рогану есть, и он, постоянно голодный, жадно глотал комковатую кашу и вгрызался в черствый, словно резиновый хлеб. Когда с завтраком было покончено, мучители вновь становились в круг с таким видом, точно собирались его бить. И тут нервы у Рогана не выдерживали. Его охватывал почти животный страх, тело, ослабленное недоеданием и пытками, уже не могло контролировать желудок. И все только что съеденное начинало выходить наружу против его воли. Он чувствовал, как штаны становятся липкими, — это вытекала из него овсянка.

Когда жуткая вонь заполняла камеру, охранники выволакивали его наружу и вели длинными коридорами Мюнхенского дворца правосудия. Отделанные мрамором холлы были пусты в этот ранний час, но Роган все равно испытывал жгучий стыд — за след из маленьких коричневых капель, что оставлял за собой на полу. Желудок и кишечник по-прежнему отказывались удерживать пищу, и хотя он старался собрать в кулак всю свою волю, чтобы не допустить этого, чувствовал, как обе штанины по всей длине становятся влажными и липкими. А вонь, исходящая от него, так и тянулась следом, через все эти залы, холлы и коридоры. На какое-то время боль от ударов могла заглушить стыд, ровно до тех пор, пока его не усаживали перед столом, где должны были расположиться семеро его мучителей и начать допрос. Роган сидел и чувствовал, как вонючая полужидкая масса липнет к телу.

Охранники приковывали его за руки и за ноги к тяжелому деревянному стулу, затем клали ключи от наручников на длинный стол красного дерева. Как только входил первый из семерых дознавателей, вся охрана тотчас удалялась. Затем постепенно начинали подтягиваться и остальные участники процесса, некоторые с кофейными чашками в руках. На первой неделе Клаус фон Остен всегда появлялся последним. То была неделя так называемого «нормального» физического воздействия на Рогана.

  44