Последние отзывы

  91  

Такая тесная – ибо дальше химических частиц пойти не удается – природная связь механизмов страха и сексуального влечения казалась ему странной. Он, электрик по образованию с политехническим дипломом, уж скорее связывал бы с сексуальным влечением не страх, а боль. Хотя, возможно, какая-нибудь очередная Перт уже связала их, только он об этом ничего не знает. Может быть, с половым влечением связана каждая эмоция. Глядя на рекламы в ярких, красочных журналах, вполне можно это предположить. Надо будет как-нибудь спросить об этом у Блажея. Во всяком случае, при воспоминании о сидящей перед ним Марте, счесывающей капли воды на обнаженную грудь, он ощутил не страх, а настоящую пронзительную боль. Неужели, черт побери, он до конца жизни обречен все соотносить с Мартой? Неужели эта женщина…

– Пан директор! – услышал он. – Вам звонят!

Марцин быстро прошел мимо вахтерши, стоящей в дверях музея, и стал торопливо подниматься на второй этаж.

– Пан директор, погодите! – остановил его голос вахтерши. – Какая-то женщина позвонила на мой номер и спрашивала про вас. Внутреннего вашего номера она не знала, а раз вы стояли на лестнице, я подумала, что не стоит переключать звонок к вам в кабинет. Если что-то важное, я попрошу ее…

– Спасибо, пани Ванда. Не стоит. Я поговорю с вашего телефона.

Он сбежал по лестнице и вошел в тесную каморку. Взял со стола склеенную грязным скотчем телефонную трубку:

– Слушаю. Чем я могу быть вам полезен?

– Марцин? – услышал он тихий, испуганный женский голос. – Почему тебя нет? Три дня уже нет… Может быть, я что-нибудь не то, не так сказала? Почему тебя нет? Ты всегда был… я так беспокоилась о тебе.

Не отнимая трубку от уха, он пинком закрыл дверь:

– Эмилия?

– Эмилия. Да. Эмилия.

– Я был в Гданьске.

Он чувствовал, как дергается правое веко, и ощущал сухость во рту. Марцин приник лбом к висящему над столиком календарю и изо всех сил прижал трубку к губам.

– Я был в Гданьске у Блажея и только что вернулся… Я не хотел тебя будить… что я говорю… В общем, я не хотел тебя…

– Но сегодня ты захочешь, правда?

– Было уже поздно. Я еще вчера так хотел все рассказать тебе, но Каролина прислала письмо, и я нашел в сети Я куба и стал читать, а он так красиво написал о ВТЦ, и я подумал, что хотел бы… – Это был поток незаконченных фраз, как у ребенка, который загулялся и хочет поскорее оправдаться перед родителями.

– Я буду сегодня ждать тебя.

– Эмилия…

В трубке зазвучали гудки.

– Подожди! Прошу тебя!

Несколько секунд Марцин молча смотрел на телефонную трубку. Он не мог поверить в только что произошедшее. Эмилия позвонила ему! Без предупреждения. «Какая-то женщина позвонила…» – вспомнил он слова вахтерши. Что за глупость! Эмилия – это не «какая-то женщина»!

Да, он иначе представлял этот момент. Более торжественным и праздничным. Это не должно было произойти в спешке, неожиданно, в мрачной каморке. Марцину хотелось, чтобы это случилось после спокойного дня, наполненного мыслями о ней, вечером, когда он будет один в полутемном кабинете. Для него это должно было быть жданным, а не неожиданным. Ожидаемым с радостным, напряженным нетерпением, с каким дети поглядывают украдкой во время рождественской трапезы на подарки под елкой.

Он был уверен, что наступит день, когда ему будет уже недостаточно – и ей тоже, верил он – только читать слова на экране компьютера, и он в конце концов уступит любопытству и желанию услышать, как, каким голосом она эти слова произносит. Но пока еще он не был готов и потому отодвигал этот момент. Вероятно, она тоже: в их разговорах ни разу не возникала просьба сообщить номер телефона. Очевидно, Эмилия нашла номер музея в телефонной книге.

Точно так же, совершенно по-другому, представлялся ему их первый разговор. Сколько раз он в мыслях проигрывал его! Он знал, что скажет вначале, о чем спросит и даже как спросит. Иногда он знал даже ее ответы. А теперь? Теперь он толком не помнит, что сказал ей минуту назад. Но зато помнит, какой у нее голос. Низкий, тихий, чувственный, встревоженный, скорее девичий, чем женский. И печальный. Точно такой, какой он и представлял. Единственное, чего он не ожидал, было характерное «р», раскатистое, грассирующее. Такое явно французское.

В принципе этого-то он должен был ожидать. После пяти лет учебы на романском факультете, оконченного с отличием, должно было остаться горловое, грассирующее «р». Он ведь, как только узнал, чем профессионально занимается Эмилия, стал учить французский. Ей он, правда, в этом не признался и еще какое-то время не признается. Он купил в книжном на рынке учебники, кассеты для автомашины, компакт-диски для дома и кабинета и каждый день читает, делает все заданные упражнения, слушает и повторяет произношение, заучивает наизусть слова и громко произносит их. «Р» у него еще кошмарное. Но он работает над ним. Учится в машине, вечером в музее, дома перед сном. Однажды он напишет ей длинное письмо на французском. Не какой-нибудь там мейл! Настоящее письмо! Которое можно взять в руки, погладить, понюхать, облить вином или жасминовым чаем, прикоснуться губами, спрятать под подушку или в коробку, перевязанную ленточкой, положить в сумку, омочить слезами или порвать в клочки. На настоящей бумаге, написанное настоящим вечным пером. Начнет он с фразы, которую пока не решился написать ей по-польски: «Je suis heureux que tu sois la…» Я счастлив, что ты есть…

  91