222 
— Да не волнуйся, — ответил я. — Я автор романа и я написал первоначальный вариант сценария. Я консультировался в Гильдии Писателей, им никак не удастся лишить меня кредита, по крайней мере частичного. А это спасает мои проценты.
— Не знаю, — сказал Эдди Лансер. — Просто предупреждаю тебя о том, что они задумали. Надеюсь, что ты сможешь защитить себя.
— Спасибо, — сказал я. — Ну, а ты что? Как работается на картине?
— Этот долбанный Ричетти просто безграмотный ублюдок, а из этих двоих, Уэгона и Белфорта, я и не знаю, кто более бездарен. Похоже, что и картина будет на редкость бездарной. Бедняга Маломар, наверное, переворачивается в своем гробу.
— Да, бедный Маломар. Он мне постоянно говорил, что Голливуд — это очень здорово, и какие тут работают искренние и одаренные люди. Жаль, что он не может на все это посмотреть.
— Да уж, — сказал Эдди Лансер. — Слушай, когда приедешь в следующий раз в Калифорнию, звякни мне, и мы сходим с тобой куда-нибудь.
— Не думаю, что я еще раз приеду в Калифорнию. Если окажешься в Нью-Йорке, позвони.
— Ладно, договорились, — сказал Лансер.
Картина вышла через год. Я получил кредит за книгу, но за сценарий мне кредита не дали. Его получили Эдди Лансер и Саймон Белфорт. Я подал в арбитраж в Гильдию Писателей, но проиграл. Ричетти с Белфортом изрядно перекроили сценарий, так что и процентов мне не досталось. Но это ничего не меняло. Картина провалилась с треском, но хуже всего было то (об этом я услышал от Дорана Радда), что в провале фильма обвиняли мой роман. Так что продать меня в Голливуде уже было невозможно, и во всем этом деле, пожалуй, только этот факт поднял мне настроение.
Одну из самых разгромных рецензий на фильм написала Клара Форд. Она разделала его в пух и прах. Даже игру Келлино. Келлино, видимо, недостаточно хорошо с ней поработал. Но последний удар был нанесен по мне. Это сделал Хоулинэн. В одном из агентств новостей появилась его статья, озаглавленная «ПРОВАЛ КИНОВЕРСИИ РОМАНА МЕРЛИНА». Читая ее, я лишь качал головой от восхищения.
Глава 49
Вскоре после выхода картины на экраны мы с Осано и Чарли Браун поехали в Карнеги Холл, где проводилась конференция Движения за Освобождение Женщин. Единственным выступающим мужчиной значился Осано.
До этого мы втроем обедали в Пирлз, где Чарли Браун заставила официантов пооткрывать рты от изумления. Она уплела гуся по-гречески, блюдо крабов с ломтиками свинины, омара под соусом из черных бобов, огромную рыбину, а затем очистила и наши с Осано тарелки. Даже губную помаду при этом не размазала.
Когда наше такси остановилось перед Карнеги Холл, я предложил Осано, чтобы он пошел вперед один, а я бы под руку с Чарли Браун за ним следом, чтобы женщины подумали, будто Чарли Браун со мной. Она так походила на классическую проститутку, что левое крыло собрания тотчас бы взъярилось от ее вида. Но Осано, как обычно, стал упираться. Он хотел, чтобы все они знали, что Чарли Браун — его женщина. Так что они пошли по проходу вдвоем, а я плелся за ними и оглядывал зал, рассматривая сидящих. Непривычным было лишь то, что здесь собрались одни женщины, ведь л в армии, и в сиротском приюте, и во время спортивных игр я привык видеть либо только мужчин, либо в основном мужчин. Лицезреть такое количество женщин одновременно было для меня потрясением, будто попал в чужую страну.
Группа женщин поприветствовала Осано, и его провели на сцену. Мы с Чарли Браун уселись в первом ряду. Неудачно, однако, я бы предпочел сидеть сзади, чтобы можно было в любой момент отсюда срыть. Я так сильно волновался, что толком и не слышал вступительных речей. И вдруг совершенно неожиданно Осано проводят к трибуне и представляют его. Мгновение Осано стоял в ожидании аплодисментов, но их не последовало.
Многие из присутствующих не любили Осано за его взгляды, помня его статьи в мужских журналах, которые он писал много лет назад. Некоторые не могли простить ему, что он был одним из влиятельнейших писателей их поколения, они ему просто завидовали. Но были здесь и его поклонницы, они аплодировали очень жидко, просто на случай, если речь его не будет принята собранием.
Громада фигуры Осано возвышалась над трибуной. Он выдержал длинную паузу, затем высокомерно облокотился на трибуну и медленно, тщательно выговаривая каждое слово, сказал:
— Я или сражаюсь с вами, или вас трахаю!
222 
